Алтея опустилась на колени.
– О, дорогой, – сказала она, обняв его. – Я понимаю, милый. Понимаю…
Бен вытер глаза. Он не хотел останавливаться. Когда он плакал, когда рыдал в голос, он понимал, насколько черным и окончательным все стало на самом деле, видел это со всей ясностью. Так он мог примириться с жизнью день за днем, без нее, жизнью, которая стала так мучительно тяжела.
– Они все грязные, – сказал он. – На большинстве джинсов и футболок кровь.
Алтея вздрогнула.
– Ужасно…
– Ей было так больно. И я не знал, – прошептал он, должно быть, в сотый раз с тех пор, как потерял ее. – Я знал, что ей нелегко, но понятия не имел насколько. И я не слишком старался, чтобы это выяснить.
– Ты старался. Ты нанял Эльзу, – терпеливо сказала Алтея. Она осторожно села на пол, и Бена впервые пронзило осознанием скованности, закаменелости ее движений.
Горе поглотило все. Оно походило на сгусток черных чернил, который всегда был рядом, висел, слегка покачиваясь перед его внутренним взором, а потом что-то происходило, и сгусток вдруг поглощал его целиком, впитывался в него, как клякса в промокательную бумагу. Айрис и Эмили никогда не узнают свою мать. Никогда не увидят, как она состарится. И он никогда не увидит, как она меняется, она застыла, как насекомое в янтаре, застыла такой, какой он видел ее в последний раз: бледный призрак с пустым взглядом, почти мертвая, хотя еще не умерла, медленно двигающаяся, искалеченная неведомой болью, которая пригибала ее к земле, сгибала почти пополам. Чем ярче расцветали девочки, чем старше они становились, тем меньше оставалось от нее. Он думал, что понимал ее лучше, чем любой другой Уайлд, но был неправ.
Алтея начала с силой заталкивать одежду в полиэтиленовый пакет.
– Нет, – остановил ее он. – Ее нужно постирать или зашить.
– Я знаю, – сказала она, продолжая свое занятие. – Поэтому я и здесь, верно? Я сказала, что помогу тебе разобраться, и я помогу. У меня есть машина, и я отвезу ее в благотворительный магазин – ты не против? – Она положила руку ему на плечо. – Дорогой, лучше сделать это сейчас. Ты уезжаешь через три недели. Тебе необходимо привести все в порядок. – Она посмотрела на мягкую кремовую шелковую рубашку. – Посмотри-ка. Какая маленькая. Она была просто крошка, правда?
Бен только начинал привыкать к мысли, что Мадс ушла навсегда, хоть эта фраза и звучала глупо – как жалкий, шаткий фасад, за которым он пытался спрятать факт настоящей ее смерти. Так или иначе, а Мадс всегда была таким живым, таким непохожим ни на кого человеком, с всегда серьезным, слегка напоминающим мордочку обезьянки, но все же красивым лицом, с быстрыми движениями и одновременно умевшей сохранять неподвижность. Она много спала, прежде чем покончила с собой, иногда с младенцами, свернувшись калачиком в постели, когда он уезжал, и ее сон был самым глубоким – если уж она что-то и делала, то всегда делала на совесть. Когда он впервые нашел ее в то утро, он сначала просто не поверил, что она мертва – так часто ему приходилось раньше трясти ее, чтобы вывести из глубочайшего сна.
В последний раз, когда он видел ее, перед ним лежала свернувшаяся, сгорбленная фигура: плотно сжатые руки, волосы, рассыпавшиеся по покрывалу и почти достающие до пола, нежное бледное лицо, темно-золотые ресницы спокойно сомкнутых глаз.
Они похоронили ее в свадебном платье. Это была идея Корд, и она очень настаивала на ней.
– У нее так долго не было хороших вещей, – говорила она, стоя в дверях гостиной и грызя ногти. – И свадебное платье было ей не по карману, но она все равно сама заплатила за него.
– Да? – Бен не знал этого и никогда не спрашивал. Но платье он помнил-простое плотно облегающее фигуру кремовое платье из тафты с длинной юбкой и бархатным болеро, серебряно-свинцового оттенка. Он вспомнил ее сияющие волосы, обрамлявшие лицо, ее розовые щеки, ее улыбку, когда она подошла к нему у входа в церковь… «Только мы, – кажется, сказала она. – Только ты и я»…
– Да, и у нее было три дополнительные примерки в «Либерти», потому что она продолжала терять вес. – Корд оторвала заусеницу и поморщилась-Бен помнил ее привычку совать истекающую кровью руку в карман. – Она использовала все свои сбережения, чтобы позволить себе это. Она хотела бы, чтобы ее похоронили в этом платье. Я знаю, что хотела.
Теперь, заглядывая в гардероб, Бен очень хотел найти здесь платье, что-то из того, что Мадлен могла бы оставить девочкам, что-то не старое, невзрачное и покрытое пятнами. От нее ничего не осталось, кроме этих вещей. Как еще он мог заставить их запомнить ее?
Раздался плач одной из дочек, и он закрыл глаза, на мгновение ошарашенный мыслью о них обеих, осознанием их потребности в нем. Он вдохнул, ощущая запах Мадс в последний раз. Он уже стал ослабевать, и Бен поспешно захлопнул дверь шкафа, словно хотел сохранить то немногое, что осталось от нее. Возможно, он еще раз откроет эту дверь перед отъездом в Лос-Анджелес.
Алтея завязывала узел на втором пакете. Она встала, отряхиваясь, и из ее сумочки выпало на пол письмо. Она быстро подобрала его. Бен с любопытством посмотрел на конверт.
– Даунинг-стрит? – спросил он, стремясь сменить тему и остановить боль хотя бы на секунду. Она сунула письмо в свою сумку. – Почему Джон Мейджор пишет тебе, мама? Он приглашает тебя на свидание?
Она покачала головой.
– Нет.
– Тогда что это за письмо? – Он изучал ее лицо, игриво коснувшись ее руки. – Ну же, скажи мне!
Алтея отвернулась от него, глядя на шкаф.
– Да так, ничего важного, милый. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Они дают тебе орден, – сказал он. – Не так ли? Какой именно?
Его мать снова покачала головой.
– Я не хочу об этом говорить.
Она похлопала себя по затылку, где блестящие волосы, как всегда, были убраны в шиньон, а затем взяла сумку для мусора.
– Давай положим это в машину.
Бен с любопытством посмотрел на нее. Он протянул руку и взял письмо из ее сумки, она не протестовала.
– Дама? – удивленно спросил он, просматривая страницу. – Они хотят сделать тебя Дамой Большого Креста? О, мама. Это прекрасно. Дама Алтея Уайлд-звучит просто здорово. Дама Алтея… – Он взял ее за руку. – Могу ли я снять тебя в моем следующем фильме? Ты бы добавила ему глубины…
– Нет, нет, – быстро перебила она. – Я сказала «нет». Я позвонила им сегодня утром. До того, как пришла сюда. Я отказалась. Пожалуйста, пожалуйста, не упоминай это снова.
Ее лицо покраснело. Она взяла письмо и принялась складывать его, сгибая снова и снова.
– Но почему, мама? – Он сжал ее руку. – Это из-за отца?
– Я сказала им: может быть, в другой раз. Они не особенно настаивали. – Она убрала бумажный клинышек письма в сумку. – Не думаю, что удастся отложить получение ордена на ближайшие два года только из-за того, что вчера у тебя было плохое настроение. Но я смогу с этим справиться. Я смогу сделать это для него. – Она решительно мотнула головой, и Бен услышал, как у нее хрустнула шея. – Он нуждается во мне.
