И как только я стала такой? Вот что забавно. Все мечты, которые я лелеяла на заре нашей совместной жизни, никуда не исчезли, но теперь они поблекли, измельчали и не приносят ничего, кроме грусти. Теперь я их ненавижу.
Так что хотелось бы мне с кем-нибудь поговорить. И мы в Боски, замечательно снова быть здесь, но я никак не могу расслабиться. А расслабляться нужно – это помогает, вместе с чаем из диких трав, отдыхом с голыми ногами и приемом витаминов. (Снова от какого-то доктора из Лос-Анджелеса, которого на этот раз ему посоветовал сценарист его нового глупого фильма. Ненавижу жителей Лос-Анджелеса. Я знала, что это случится – и вот, случилось.) Расслабляться необходимо – потому что у расслабленных рождаются дети.
По крайней мере так говорят. Расслабься. Успокойся. Не занимайся аэробикой, не принимай горячие ванны, не ешь то, не пей это – но прежде всего – расслабься.
И знаешь что? В ответ мне просто хочется орать. ОРАТЬ НА НИХ. Я ни разу в своей жизни не была расслабленным человеком!!! Я была слишком занята, оглядываясь по сторонам, наблюдая, вычисляя, что будет дальше и что я могу предпринять, чтобы защитить себя до того, как мир полетит в тартарары.
Мне было шесть, когда я впервые увидела Корделию и Бенедикта – они играли на пляже, когда я убежала. Я никогда не рассказывала им об этом. Я сидела на ступеньках чьего-то пляжного домика и наблюдала за ними, как мне казалось, часами напролет. Они играли в «волны» – мы часто играли в эту игру в те годы. (Ты должен уклоняться от волн. Вот и все.) Я тренировалась, пока их не было. Просто на случай, если они заметят меня и захотят со мной поиграть. Просто, чтобы быть во всеоружии. Наготове. Я всегда была наготове. И сейчас тоже. Но ничего не происходит.
Забавно, но я и сейчас чувствую себя одиноко. Бен так занят своим сценарием и продолжает то и дело бегать вниз, отправлять факсы продюсеру в Лос-Анджелес. Аппарат жужжит и медленно выплевывает бумагу, пищит и угрожает. Завтра должна приехать Корд…
Может, мне стоит рассказать ей. Я должна хотя бы попробовать. Если не сделать этого, я просто сойду с ума или взорвусь – все эти мысли, бьющиеся внутри, так желающие быть высказанными, – это хуже, чем когда-либо, Дневник. Но у меня все еще осталась моя старая привычка расспрашивать их всех, и особенно ее, и ее это жутко раздражает, и я это вижу, когда интересуюсь, не собирается ли она снова сыграть Дидону, или подробно расспрашиваю о партитуре, или о пении с Томасом Алленом, или о том, каково это – повстречать Королеву. Я не знаю ничего об этих вещах. Но я всегда собираю их заранее и прячу на потом, как белочка, запасающая орехи.
«Не нужно заискивать, Мадс, – сказала она мне как-то. – Мы теперь семья, поэтому не стоит передо мной пресмыкаться». От этих слов мне стало ужасно обидно, но я все равно ничего не могу с собой поделать. Мне нужно знать. Раньше я думала, что она не понимает, как ранит меня своими необдуманными и резкими словами. Но теперь вижу – она все прекрасно понимает. Также я знаю, что она видит меня насквозь – видит, что я сломана и не подлежу ремонту. Испорченный товар – мамаша, что тогда так посмотрела на меня на пляже, была права.
Господи, как безумно все это звучит!
Поговорить с Алтеей я тоже не могу. Я обожаю ее, но она, как красивая картинка на стене: приятно смотреть, но невозможно поговорить по душам. Она чокнутая, правда, часами смотрит на себя в зеркало или валяется в качелях на крыльце, репетируя акцент – этой осенью она играет в «Стеклянном зверинце»и большую часть времени проводит, репетируя с Тони. Он испуган, я знаю, потому что она хороша. Он снова играет Гамлета, играет свою первую лучшую роль. В его-то возрасте. Я не перестаю думать, что это странное занятие, но… Ставит он его тоже сам.
Может, стоит поговорить с Тони? Да, я люблю его, но не могу на сто процентов положиться на него в делах такого сорта. «Привет, Тони, милый. Я? О, все отлично, спасибо. Сегодня я говорила с Энни из Имперского колледжа. Она подтвердила, что у меня эрозия шейки матки, но это только часть того, что со мной не так. Видишь ли, куда более актуальная проблема – это сперма Бена. (Собранная в презерватив, когда он хотел секса, а я сказала ему, что переживаю из-за молочницы – да-да, я очень хитрая, когда нужно, Корд абсолютно права.) Их ненормально мало, как говорит Энни, и подвижность и морфология тоже оставляют желать лучшего. Короче говоря, сейчас нет никаких шансов, что мы зачнем естественным путем… Ну да ладно, что мы все обо мне… Как дела на репетициях?»
Тем не менее завтра приезжает Корд, и мы снова будем вместе, все втроем, целых три недели. Я должна заставить себя поверить в то, о чем так мечтаю в глубине души: все снова будет так, как раньше. Ей нужен отдых, я точно знаю. А Алтее и Тони нужно учить свои реплики, так что у нас есть все шансы отдохнуть. И кто знает – может, мы с Беном все еще сумеем зачать ребенка? Я, конечно, видела анализы и понимаю, что они далеки от идеальных, но воля к победе может сдвинуть горы. Мы все еще можем завести ребенка, просто нам будет тяжелее. Но это должно произойти. Я сделаю все, чтобы это произошло.
17 августа 1990
Ужасные новости с другого конца планеты, Дневник. Тетя Джулз умерла.
Ее больше нет.
Мертва.
Упала в саду, разбита ее голова. Рифма.
Она чувствовала себя хорошо, а на следующий день внезапно умерла в машине «Скорой помощи». Ей было всего шестьдесят, и, знаешь, я всегда думала, что она вернется и я снова буду ее семьей. Буду присматривать за ней. Она бы помогала мне ухаживать за детьми – так, как когда-то ухаживала за мной. Мы говорили об этом. Было бы здорово заботиться о ней и снова обрести свой кусочек семьи.
Странно думать, что я ее никогда не увижу. Похороны уже прошли-говорят, церковь была битком набита, и ее пес Шмитти тоже пришел, с черным бантом на шее. Он завывал во время гимнов-Джулз учила его петь, играла на пианино, когда мы болтали, и он подвывал. О, тетя Джулз! Она была не такой, как другие, в ней жил мятежный дух. Ей было все равно, что думают другие. Правда…
У нее были вьющиеся волосы, щель между передними зубами и розовые щеки. Она была худышкой и ни минуты не сидела не месте, писала разгневанные письма, ходила по делам, устраивала рейды на сорняки в саду.
Она любила Австралию и ненавидела Англию. Она читала «Оз»и «Прайват Ай»и не доверяла правительствам. Она писала стихи, и у нее был прекрасный сад. Я сохранила ее фото в саду-она в розовом и бирюзовом, как и ее цветы.
Я должна была встретиться с ней. Встретиться, а не гнить здесь, каждый месяц из кожи вон вылезая из-за каждого малейшего шанса на зачатие. Я должна была снова с ней увидеться.
20 августа 1990
В завещании тети Джулз есть одна необычная вещь. Я – единственный бенефициар, хотя это не то, что меня беспокоит.
