Из всех больших ролей отца Энт помнил лишь одну – тот играл Капитана Крюка в «Питере Пэне» в Вест-Энде, щеголяя саблей и париком. Филип Уайлд репетировал фехтовальные приемы прямо на кухне, что приводило Энта в восторг: он читал книгу и поэтому хорошо понимал эту часть работы отца, чего нельзя было сказать обо всем остальном.
К тому же никто не знал, когда кончится война, и даже если кончится – останутся ли тогда театры, и понадобятся ли им актеры, или все захотят смотреть только на танцующих девушек и ходить в кино, а не на старомодные пьесы. Он не помнил жизни без войны: буквально на прошлой неделе Дина и Дафна рассмеялись, а Дина вдобавок обняла его, когда он спросил: «А что станет с газетами после войны? Им же нужно продолжать их печатать?» Он был уверен, что газеты изобрели, чтобы освещать войну, и уже не мог припомнить времени, когда в них печатали другие новости. Впрочем, с другими детьми дела обстояли так же: Джулия рассказала ему, что на Рождество она спросила Алистера, всегда ли Гитлер возглавлял Германию, и очень удивилась, когда суровый отец со слезами на глазах обнял ее. Нет, ответил он, нет, и ему недолго осталось, я обещаю.
Перспектива предстоящего отъезда в школу и окончания жизни с тетей Диной нависала над Энтони черной тучей – он не мог избавиться от страха, а теперь, когда постановка закончилась, боялся еще больше. Там, в пансионе, будет темно и холодно, там он никого не знает. Он не чувствовал в себе сил снова стать Уайлдом, слоняющимся без дела с другими глупыми мальчишками и слушающим их глупые истории, – ему перестало нравиться общество мальчиков, да и вообще атмосфера мужского коллектива. Все, чего он хотел, – находиться среди женщин и продолжать жить с тетей Диной.
– Ногу свело! – прокричал Энт вслед Джулии и Йену, опускаясь на дорогу и развязывая шнурки. – Из-за ботинок! Идите без меня!
– О, Тони, – сказала Джулия удивленно и остановилась, поставив банку со светлячками на землю. – Тебе помочь?
– Черт с вами. Я ухожу, – не выдержал Йен и раздраженно зашагал вперед. Тони услышал, как он ругается себе под нос.
– Ну вот, – проговорила Джулия, встряхнув волосами и улыбнувшись.
А потом они остались наедине и продолжили заниматься тем, что начали раньше – и Тони даже удивился, как гладко у них снова все вышло. Впрочем, на сей раз порядок действий немного изменился: оба проскользнули в свое укрытие у живой изгороди, оба лихорадочно прижимали друг друга к воротам, и уже он сам неуклюже возился с одеждой Джулии и говорил ей, что делать. Поначалу Джулия была нерешительна – ей хотелось режиссировать все самой, – но, к удовольствию Тони, довольно быстро поддалась. Спустя несколько минут платье в цветочек было расстегнуто, а она направила руку Тони в свои хлопковые трусы и позволила поиграть там пальцем. Теплое естество Джулии оказалось влажным и волнующим, своими неуклюжими руками она довела Тони до кульминации, и его пенис так и остался торчать из шорт – все произошло слишком быстро.
– Теперь ты должен сделать то же для меня, – сказала она, пока он приходил в себя, бессильно опустив голову и тяжело дыша.
– Что сделать? – Он потянулся к ней, гадая, смогут ли они проделать это еще раз, а пока просто поцеловаться.
– Довести меня до таких же ощущений. Ты должен это сделать. В школе мы делаем так друг для друга.
Тони выглядел растерянным.
– Что делаете?
– Господи, прекрати спрашивать! – Джулия показала на обмякший пенис Тони и на свое платье, липкое от его семени. – Вот это! Девушку тоже можно довести до такого. И ты сможешь – нужно просто постараться, потереть чуть сильнее.
– Я не знал. – У него возникло ощущение, что он только что допустил серьезную оплошность – очевидно, что все люди умели делать что-то, а он этого не понимал. – Прости. Покажи мне. – Он потянулся к ее бюстгальтеру, но она начала застегиваться.
– Нет, не сегодня. Мне нужно возвращаться. Йен расскажет папе, если я не вернусь как можно скорее. Он был бы не прочь нас застукать, знаешь ли.
– Твой отец? Но я ему нравлюсь, – с уверенностью сказал Тони.
– Может быть, но лишь потому, что ты племянник Дины. Если он узнает, чем ты занимаешься со мной в живой изгороди, он скорее всего задушит тебя. Он из тех викторианцев, которые считают, что даже ножки у пианино должны быть прикрыты. Ему везде мерещится секс, бедный неудачник. Наверное, это потому, что он давно не был с женщиной.
– Джулия, не надо, – сказал он. – В конце концов, он твой отец.
– Боже, ты говоришь совсем как он, особенно когда делаешь такой суровый вид. Это всего лишь наши тела, разве не так?
Она улыбалась ему, а он думал о том, какая она милая, когда не пытается быть драматичной. У нее ровные белые зубы, а на веснушчатых щеках играл румянец. Внезапно он почувствовал прилив дурацкой привязанности к ней. Ему не хотелось, чтобы она уходила.
– Что мы будем делать теперь, когда спектакли закончились? – подумал он вслух. Ему вдруг стало ужасно тяжело, будто его придавило огромным валуном уныния.
– Может, покатаемся завтра на велосипедах? – сказала Джулия. – Или можем сплавать на остров Браунси. Я все равно туда собиралась; там есть старый форт, который я хочу нарисовать и показать преподавателю живописи. Она говорила, что нам нужно рисовать памятники архитектуры на тот случай, если их разбомбят. Заодно устроим пикник и поплаваем, хочешь?
Это было сказано с таким безыскусным энтузиазмом, что он только улыбнулся и ответил:
– С удовольствием. Спасибо.
– А Йена мы не возьмем, правильно? Он все равно собирает вещи для школы.
– Не надо о школе, – сказал Тони, чувствуя, как возвращается тошнота. – Я не хочу туда ехать.
– Хорошо, тогда вообще не будем поднимать эту тему и просто хорошо проведем день. Захвати с собой хлеба, если сможешь, у меня есть рыбный паштет и куча слив и клубники. Ну, пока, – сказала она почти весело, словно они собирали полевые цветы или что-то в этом роде, и убежала в ночь.
Энт пошел за ней по дороге, подняв лицо к небу и ощущая на коже прохладный ветерок. Ночь стояла темная и безлунная, но он успешно преодолел и извилистый путь к дому, и ступеньки крыльца – он уже привык ходить в темноте, хотя раньше и боялся ее. Войдя в дом со стороны дороги, Энт обнаружил свою тетю – она смотрела на крыльцо через открытую дверь. Руки ее лежали на бедрах, и она слегка согнулась, словно хотела наклониться вперед, но не смогла.
– Привет, тетя Дина.
Она не слышала, как он вошел, и только сейчас медленно повернулась к нему, хотя он по-прежнему не видел ее лица.
– Дорогой Энт… да, конечно. Как все прошло?
– Просто замечательно. Преподобный Гоудж сказал, что мне нужно задуматься… Вы в порядке, тетя Дина?
Посмотрев на нее, он первый раз в жизни понял, что означает выражение «бледный, как полотно». Кожа ее была жуткого мертвенно-белого цвета и выглядела так, словно принадлежала старухе. «Я бы не узнал ее, если бы увидел на улице», – подумал он.
