Она казалась очень хрупкой со своими огромными глазами и выступающими скулами. На остатках волос блестело больше седины, чем раньше, шея была напряжена.
– Когда-то у меня была такая прическа, и очень хорошо вернуться к ней… Как я выгляжу, Энт? Не слишком драматично?
Он злился – Дина совершенно не походила на себя.
– Замечательно, тетя Ди. Очень эффектно. – Он повернулся к Дафне: – Зачем вы это сделали?
Та пожала плечами.
– Мне было скучно.
Она слегка улыбнулась, и Энт понял, что ненавидит ее.
Глава 22
Первым его талант оценил преподобный Гоудж в последний вечер постановки «Сна в летнюю ночь». Прислонившись к стене и смакуя сливу, он повернул к мальчику свое пухлое, блестящее от пота лицо и сказал:
– Тебе следует подумать об актерской игре, дорогой Энтони!
Энт не понял. Пытаясь стянуть с себя тугое, плотное трико, которое миссис Гоудж откопала на барахолке и очень этим гордилась, он решил, что преподобный за что-то критикует его.
– Я… да, сэр. Я пытался, – смущенно ответил он, дергая непокорные брюки за ластовицу.
Преподобный Гоудж едва не подавился сливой.
– Я имел в виду актерскую карьеру, Энт. Ты очень хорош на сцене и сделал Ника Боттома по-настоящему интересным. Уж не знаю, что ты там такое сотворил, но оно сработало: этот идиот даже стал мне небезразличен.
Энт покачал головой, улыбнувшись своей обезоруживающе очаровательной улыбкой, которой Дафна однажды посоветовала ему пользоваться в случае необходимости. Как часто бывало с ее советами, этот оказался полезным, хотя и получалось, что он играет вне сцены, чего ему совершенно не хотелось.
– О, спасибо вам. Спасибо большое, сэр!
– Это чистая правда. – Викарий оценивающе смотрел на него. – Так же было и с теми маленькими пьесами, что ты разыгрывал на крыльце – с каждой из них. Не важно, играешь ли ты юную деревенскую девицу, или горбуна, или толстого старого викария вроде меня, ты всегда делаешь их живыми, дорогой Энт.
В импровизированном шатре, воздвигнутом в саду викария и служившем «кулисами» в духе труппы бродячих актеров эпохи Реставрации, царил богемный хаос. Это был последний вечер постановки (последний из трех, но они все равно уже мнили себя профессионалами), и атмосфера сложилась возвышенная. Елена и Деметрий, которых играли, соответственно, директриса деревенской школы и одноногий почтальон Джим из Суонеджа, медленно танцевали друг с другом перед двумя подсвечниками, свечи в которых шипели и потрескивали в сумерках. Джо Гейдж помнил весь текст своей роли, чем вызывал непрекращающиеся овации. Джейн Гоудж приготовила вина из бузины, и Энту даже разрешили выпить стаканчик. Солнце не спешило скрываться за горизонтом.
От аплодисментов и направленного на него внимания Энт находился в приподнятом настроении. Несмотря на то что к Боттому он был безразличен, сама пьеса ему нравилась. Он знал наизусть все реплики, обожал находиться за кулисами и наблюдать, как девушки преображаются в своих героинь, любил слушать их взволнованную болтовню и подглядывать, как публика рассаживается по местам. Сирена воздушной тревоги прервала представление лишь однажды, в середине второго вечера, и он успешно выполнил поручение отвести труппу за собой в подвал викария, а затем вернуться и направить зрителей в безопасное место.
– Какой милый молодой человек, – сказал кто-то Дине и Дафне, когда они выходили из первого ряда «зала».
– Это мой внучатый племянник, – услышал он гордый ответ тети.
Сценический успех, ломающийся голос и регулярные сеансы поцелуев с Джулией Флэтчер, ставшие неотъемлемой частью возвращения домой с репетиций – благодаря всему этому Энт впервые в жизни чувствовал себя сильным и уверенным, – хозяином собственной судьбы.
Однажды за завтраком Дафна назвала его большой шишкой, и Дина расхохоталась.
– Что это значит? – спросил он, обескураженный их смешками. Он не любил, когда они говорили загадками или вдвоем смеялись над ним.
– О, мой дорогой Энт, – ответила тогда Дина. – Она всего лишь дразнится. Ты так внезапно вырос этим летом, вот и все.
Тем временем лето продолжалось, жаркое и удивительно безветренное. Он и сам не заметил, как Дина выиграла битву за образование, и в сентябре он против своей воли должен был уехать в Даунхэм-Холл. Энт даже не помнил, как согласился на это: Дина мастерски управлялась с разговорами на неприятные темы. Он не понимал, как она это делала, но каждый раз ей блестяще удавалось добиваться своего, а те, кто недооценивал ее и видел в ней только эксцентричную простушку в длинной мешковатой одежде, болтающую без умолку, были просто дураками.
Для начала тетя Дина вовсе не была старой. По сравнению с викарием или Алистером она была еще юна, и ее лицо, теперь не скрываемое длинными волосами, оказалось моложавым и симпатичным. Не была она и глупой. Она знала и понимала больше, чем Боб Долни, напыщенный молодой помощник викария, коммунист с плоскостопием, который постоянно говорил о Сталине, или мистер Хилл, местный юрист, заявлявший, что знает все о древней истории, которого Дина вежливо выслушивала, даже когда он рассказывал ей об артефактах, которые, возможно, извлекла из земли именно она… Знала тетя и множество других вещей – например, как торговаться в автомастерской, и пусть в роли домохозяйки она была безнадежна, Энт иногда задумывался, не намеренно ли Дина – чуть-чуть, совсем слегка – культивирует слухи о собственной эксцентричности.
Возвращаясь домой под багряным покровом ночи, слушая пение цикад в живых изгородях и раздававшиеся из дома викария еле слышные звуки веселой возни, затихавшие при приближении к затянутому колючей проволокой пляжу, Тони молчал и думал о прошедших славных днях постановки и о словах преподобного Гоуджа.
Тебе следует подумать об актерской игре, Энтони.
Джулия и Йен шли рядом. Было заметно, что Джулия отчаянно желает избавиться от общества младшего брата: периодически она делано вздыхала и предпринимала неловкие попытки от него отделаться.
– О! Милый братик, я забыла свою сумку! Не будешь ли ты так добр, Йен, не сбегаешь ли назад к шатру?
Йен не обращал на ее слова никакого внимания и продолжал плестись за ними так же, как и раньше.
Тони погрузился в глубокую задумчивость, вполуха слушая рассказ Джулии о поэме, которую та писала – опусе, посвященном символическому значению мака в английских садах – и странные, не к месту комментарии Йена. Болтая, Джулия постоянно поправляла красный шарф, который совсем не подходил к ее красивому ситцевому платью.
Энту никогда раньше не приходило в голову, что он может стать актером, как и его отец – Филип Уайлд так часто бывал в разъездах, что у Энта не осталось четких воспоминаний ни о нем самом, ни о том, чем конкретно он занимался. Сам же он вечно зацикливался на себе, а мать обращалась с ним, словно с принцем, хотя он ничем не отличался от других мальчишек.
