Он взглянул вверх: «Я скучаю по вам обоим. Как бы я хотел, чтобы вы были здесь», и вдруг что-то почувствовал: ветер шевельнул ему волосы и что-то нежно прикоснулось к его лбу. Брызги, скажет он себе позднее, но в тот момент ему показалось, что кто-то поцеловал его, кто-то невидимый. Он аккуратно потрогал свою голову. Лежащая рядом тетя Дина вздохнула от удовольствия.
– Мне тут нравится, – обратился он к ней.
– Отличное место, правда? – обрадовалась она, не поняв, что на самом деле Энт вложил в свои слова. Колокольчики кивали ветерку, ослепительно-белые бабочки порхали вокруг. Он улыбнулся. Он хотел сказать: «Спасибо, что присматриваете за мной». Но не сделал ничего.
Через минуту или две он перекатился на живот:
– Тетя Дина, можно вас спросить?
– Конечно.
– Вы любите Алистера Флэтчера?
– Алистера? – Она засмеялась и тоже перевернулась на живот. Пряди мягких темных волос обрамляли ее лицо, она смотрела на Энтони, и ее глаза сияли:
– Господи, нет, конечно. Почему ты так решил?
Он поскреб затылок.
– Не знаю. Он всегда предлагает свою помощь. Мама говорила: опасайся человека, предлагающего помочь.
Ее лицо посерьезнело.
– Лавиния была права – впрочем, как всегда.
– И он все время сюда приходит. И вы хохочете вместе.
– Ну… Он меня смешит. – Она села. Дина никогда не сердилась, и не было темы, на которую с ней было бы нельзя поговорить. – Он ранимый и серьезный, но и весельчак тоже. Вот бы он…
– Вот бы что?
– Я хотела сказать, вот бы он не был так одинок. Но у него, конечно, есть дети, и я думаю, никто не одинок, когда есть дети, пусть даже они все время в школе.
– Думаете?
– Не знаю. Мне всегда казалось, что это так.
– А в Багдаде вы были одиноки?
– Не особенно. Если ты можешь сбежать в другой мир, это тоже значит, что ты не одинок. Видишь ли, там я – это я. А здесь я – эксцентричная особа и дочь ни на что не годного игромана.
Его горло сжалось, и он спросил:
– Ты туда вернешься?
– Да, милый. Я всегда говорила, что вернусь. Но не раньше, чем через несколько лет.
– Но ведь он в руинах. Мы его снова взяли. То фото в «Таймс» у преподобного Гоуджа, помните? Не думаю, что вам следует возвращаться. Может, у вас уже и дома-то нет.
Но Дина уже смотрела вдаль, на море, где два далеких корабля нарушали ровную линию горизонта.
– Я рассказывала тебе историю Гильгамеша? – Она покачала головой. – Это один из величайших эпосов Ниневии. Когда-нибудь я отвезу тебя туда. Дворцы лежат в руинах, у подножия новых городов, но то, что осталось… чудесно. Врата в три человеческих роста. Их охраняют каменные львы с широко расправленными крыльями, абсолютно устрашающие. И короли, и удивительные письмена, оставшиеся после них, истории их деяний… Невероятно. Гильгамеш правил одним из таких городов. Он был горд и жесток к своему народу, и он страдал под его гнетом, хотя он и слыл сильнейшим из царей. Но у него был друг. – Она сделала паузу. – Друг, которого звали Энкиду, мудрый, добрый человек. Он был создан богами, чтобы показать Гильгамешу, как себя вести. Он был лучше всех людей на земле. И Гильгамеш полюбил его, и они стали лучшими друзьями. Энкиду сделал его хорошим человеком. Понимаешь?
Энт смотрел вниз на жесткую коротко остриженную траву.
– М-м-м… Может быть. Друг сделал его лучше. – Он хотел спросить, имеет ли это какое-то отношение к ней, но каким-то образом понял, что так делать не следует.
– Вот и все. Тебе просто нужно надеяться. Надеяться, что ты встретишь когда-нибудь такого друга – того, кто сделает тебя лучше во всем. Кто поможет тебе стать хорошим человеком.
– Жену?
– Да, или друга. Или ребенка, как ты. Я никогда… у меня никогда не было… словом, что я пытаюсь тебе сказать? Что ты сделал меня лучше, чем я есть – в этом я совершенно уверена.
– Ох! – Энт почувствовал себя неудобно – между ним и его тетей никогда не возникало никаких чувств, только практичные разговоры о еде, древнеегипетских гробницах и подобных вещах. Она никогда не приходила в ярость из-за бытовых мелочей. Он никогда не видел ее расстроенной. Все время, что он знал ее, она была одинаковой – всегда жизнерадостной. И вот впервые в жизни он подумал: а что, если ей тоже нравится эта жизнь вдвоем и дружеские отношения, которые из нее выросли?
– А вам хорошо удавалось находить вещи в пустыне, тетя Дина? – спросил он, когда они убирались после пикника.
– Да, – ответила она. – Это как раз то, что у меня получалось. Я не хватала звезд с неба в школе и была совсем беспомощна, когда дело касалось математики или значения какого-нибудь стихотворения. Но у меня была хорошая память, а шестое чувство – думаю, я все-таки обладаю им – помогало мне догадываться, где могут быть спрятаны артефакты. – Ее глаза засветились под широкополой шляпой. – Самое лучшее – это момент, когда твои руки смыкаются вокруг какой-нибудь вещицы, которая лежала в земле тысячи лет и могла упоминаться еще в Библии. Храм, который покоился в песках веками и будет покоиться еще века. Это волшебно. Все остальное в жизни гораздо более непредсказуемо.
– Понимаю, – сказал Энт серьезно.
– Конечно, понимаешь, – сказала она, улыбнувшись ему, и они продолжили уборку, аккуратно завернули все в чайные полотенца и положили в плетеную корзинку, устроенную над передним колесом велосипеда тети Дины.
Она поймала его руку.
– С днем рождения, Энт. Сегодня был чудесный день.
Энт смущенно почесал колено и кивнул, не в силах поднять на нее глаза от смущения. На пути домой они без остановки пели «Путь далекий до Типперери», вытянув ноги в стороны и наслаждаясь свободным ходом велосипедов вниз по узким, зеленым улицам. Ветер, хлеставший Энта по щекам, был холодным, но он все равно ощущал тепло и полноту жизни в своем сердце.
По пути Дина собирала полевые цветы на холмах и в живых изгородях. Теперь она привязала их к рулю и багажнику старого велосипеда, и, пока мчалась на велосипеде, листья, лепестки и бутоны летели во все стороны, образуя нежный цветочный вихрь позади нее, словно осенние листья кружились, покидая родное дерево.
Он никогда не сравнивал ее со своей матерью, но в более позднем возрасте понял, какой предсказуемой всегда была мама, плача, когда льняная скатерть рвалась, злясь на неглубокую царапину на комоде; как она всегда хотела, чтобы он был рядом, словно он какой-то домашний зверек, и как это раздражало его. С Диной он мог расти так, как хотелось ему, выбирать свой собственный путь. В более позднем возрасте, когда он думал о ней, он вспоминал именно этот момент, когда ему исполнилось тринадцать лет, момент, украшенный дикими розами, ромашками и лавандой, снова видел павлинье кимоно, развевающееся позади нее, как плащ, раскинутые ноги и широко раскрытый в блаженной улыбке рот.
