На рассвете он выдвигался на прогулку через холмы, смущенно обнаруживая пятна грязи на брюках – по какой-то причине вещи не желали становиться чистыми, если приходилось стирать их самому. Добравшись до широкой площади на вершине города, он направлялся к спиральному спуску, ведущему в Клифтон мимо ущелья Эйвон, апокалиптической пропасти, вступавшей в великолепное визуальное противоречие с георгианскими террасами кремового и сахарно-розового цвета, которые, словно намазанные клеем, лепились к склонам скалы. Бену нравилась эта бристольская драма, городские контрасты, сохранившиеся до сегодняшних дней. Он бродил по городу, ожидая открытия кафе для строителей, где подавали полноценный английский завтрак с шести утра, и где он мог засесть с тетрадью и чашкой сладкого чая и начать писать. Но он никогда не начинал.
Одно из заданий в первый год курса «Театр и кинематография» заключалось в написании сценария. Бен задумал изложить историю мальчика, который сбежал из дома и на три дня был заперт в сарае, пока его семья не находила себе места от беспокойства. Бен собирался чередовать сцены изоляции мальчика и паники дома и понимал, что идея вполне добротна. Однако, сколько он ни старался, ничего путного не выходило – мешал его личный опыт, с точки зрения которого все написанное не волновало и не пугало Бена. На лекциях ему постоянно твердили о том, как важно помещать героев в опасные ситуации, но сцена побега получалась совсем не рискованной, и казалось, что бóльшую опасность для героя представляет как раз семья, от которой он сбегает. Персонажи Бена не слушались, он не мог заставить их вести себя так, как ему хотелось, и вдобавок говорили голосами его отца, Мадс и миссис Гейдж.
Оказавшись вдали от Ривер-Уок и Боски и освободившись от школьных оков, Бен надеялся начать все с чистого листа, стать, наконец, самим собой, выйти из тени своих известных родителей и честолюбивой сестры. Но теперь он не мог думать ни о ком, кроме них, и о том, что он никогда не был частью семьи – не был и не будет.
Он очень хотел полюбить Бристоль, чтобы получить полноценный опыт, но с недавних пор с опаской ощущал, что начинает его ненавидеть.
Но тут случилось чудо.
* * *
В очередное проходящее без пользы утро, сидя в кафе, Бен наблюдал, как под порывами резкого ветра стучится о стекло подвешенная за окном корзина. Он увидел, как мимо пронеслась закутанная в плащ женщина, обутая в красные туфли, с развевающимися за спиной волнистыми волосами цвета жженого сахара.
Не смотри он тогда в окно, увидел бы он ее снова? Столкнулись бы ли они где-то в другом месте? Если верить в судьбу, то ответ определенно «да», но Бен тем не менее сомневался. Став старше, он попытается написать об этом, написать о ней, и так и не сможет в полной мере уловить ее образ. Она всегда оставалась для него недостижимой, и всю последующую жизнь ему казалось чудом, что он увидел ее в тот день.
– Мадс! – Он оттолкнул столик, опрокинув белую чашку из китайского фарфора вместе с блюдцем, и бросился к двери. – Эй, Мадс!
Он преследовал ее по головокружительно закрученному переулку, проходящему через самое сердце Клифтона, мимо скрытых аллей и высоких фасадов, покрытых белой штукатуркой и окруженных черными оградами. Она периодически исчезала из его поля зрения, темно-синий плащ колыхался вокруг нее, словно колокол, ее туфли сверкали красным далеко впереди среди зелени аллей. Он не переставал звать ее, но она так и не повернулась; очевидно, не хотела его больше видеть. Он даже начал сочинять письмо Корд:
Черт тебя возьми, Корди. Мадс даже не захотела со мной поздороваться. Ты что, возомнила себя Господом Богом? Какое тебе дело до того, что мы с ней несколько раз целовались? Мы не делали ничего плохого, но ты все равно ее прогнала, словно преступницу. Она ведь даже мухи не обидела.
– Мадс! – выкрикнул он в последний раз.
И это случилось. Она остановилась на краю дороги, сняла наушники, аккуратно обмотала провод вокруг красного, как и ее туфли, кассетного плеера, повернулась и посмотрела на него, сидевшего на тротуаре. Серебристые волосы, о которых он мечтал, словно порхали вокруг ее маленького нахмуренного лица. Она оглядывалась, пытаясь понять, кто же ее окликнул, и наконец увидела Бена.
– Ой! – вскрикнула она и вскинула руки, отчего ее плащ покрылся мелкой рябью. – Бен? О боже мой, Бен, это действительно ты!
Он беспомощно смотрел, как она бежит к нему по крутому подъему, смотрел в ее сине-голубые глаза, напоминающие расплавленное серебро или море в бухте после шторма, на ее залитые румянцем щеки, маленькие руки с обкусанными ногтями, крошечными искусными пальцами, которыми она могла осторожно поднять жука за лапку или снять со щеки ресницу. Он не знал, что сказать. Сейчас он ощущал только пульсирующую боль в обрубках пальцев, а нахлынувшие на него чувства буквально парализовали его.
Жизнь научила его быть прагматичным, но он не переставал думать о Мадс все полтора года, прошедшие с их расставания. Теперь же она стояла прямо перед ним, и он не мог вымолвить ни слова.
– Что слушаешь, Мадди? – спросил он, когда она перешла на его сторону дороги, кивнув на красный плеер.
– Кейт Буш, – сказала она, пытаясь отдышаться.
– «Никогда навсегда»? – спросил он.
– «Удар внутри». Подарила себе кассету на день рождения. Я забыла, насколько это удивительный альбом. Особенно «Мужчина с детскими глазами».
– Я перестал ее слушать и очень скучаю по ней.
– О, Бен, неужели? Это правда? Я просто помешана на ней сейчас. Думаю, она настоящий гений.
Он кивнул.
– Я тоже так думаю. Но «Никогда навсегда» лучше, чем «Удар внутри».
– Ничего подобного, – сказала она с улыбкой, и он улыбнулся в ответ. Они стояли друг перед другом совсем взрослые, хотя не виделись не так уж и много времени. – Бен, ты знал, что она записывает новый альбом? Так сказали по радио на прошлой неделе… – Она замолчала, опершись на стоявшую поблизости ограду, и посмотрела на него. – Хватит об этом. Почему ты в Бристоле? Ты же здесь не живешь.
– Учусь в университете, «Театр и кинематография».
– Серьезно? Я тоже. «Инженерный дизайн».
– Но ты же из Бристоля!
– Ну что я могу ответить. – Она пожала плечами. – Я домосед. Немного страшно ехать куда-то, и к тому же я могу жить в старой квартире тети Джулс.
– А как же твой папа?
Она покачала головой.
– Он умер. Ты этого не знал?
– О нет. Не знал. Мои… мои соболезнования.
Мои соболезнования? Он моргнул. Ему хотелось быть взрослым мужчиной, который может выходить из сложных ситуаций вроде этой. Он потер обрубки пальцев.
– Мне, э-мм… Мне правда очень жаль. Что произошло?
– Сердечный приступ, – сказала Мадс, покачав головой. – Он возвращался из Филтона на машине и въехал в кювет. Его нашли спустя два дня. Мертвым. Мне пришлось ходить на опознание. Пришлось все организовывать, и, ты знаешь, хотя мы и не были близки… – Она снова качнула головой и посмотрела на него с полуулыбкой. – Он был не очень-то милым, ты знаешь. То же самое сказал мне кто-то на похоронах. Его старый коллега. Тетя Джулс даже не приехала. Было всего семь человек: я, священник, двое его коллег с завода в Филтоне, его двоюродный брат из Данди, старик, чьего имени я не знаю, и соседка с нашей улицы.
