Мне придется спрятать тебя на лето, Дневник. Алтея пока внутри, готовится отвезти меня на станцию. Водит она ужасно.
– Мы же увидимся в следующем августе, правда? Не планируй ничего другого. Мы будем скучать, если тебя не будет с нами.
Тем утром я была в нашей спальне, заглядывала под кровать, когда вошла Корд.
Я сказала:
– Вот, я сделала тебе подарок. Прости. – И я передала ей сверток, совсем маленький.
Но она даже не распаковала его. Она просто швырнула его на кровать и сказала:
– Мы не хотим видеть тебя здесь. Так что не вздумай возвращаться.
Я думаю, это худшее из того, что мне когда-либо говорили. Потому что я любила Корд больше, чем кого-либо из них. Когда мне было страшно по ночам, она ложилась рядом со мной в постель и обнимала меня, и наши пальцы на ногах соприкасались. Она умела расчесывать мои волосы, не причиняя мне боли. Она понимала, когда мне грустно, находила мою руку и сжимала ее. Когда она смеялась, она откидывала голову назад, широко раскрывала рот и потирала ребра.
Корд такая понятная, определенная во всем. Конечно, я люблю их всех, но ее – особенно. И все же я не думаю, что то, что мы с Беном делали, было так уж неправильно. Бен был грустным, а я дарила ему счастье. И наоборот.
М становится больше и четче, чернила проникают внутрь и под кожу, каждый раз, когда я царапаю чуть сильнее.
Интересно, распаковала ли Корд ожерелье? Интересно, наденет ли она его? Это раковина, которую я нашла на пляже – в ней что-то проело дыру, и она стала похожа на сердце. Я надела его на цепочку от ожерелья, которое мне подарила тетя Джулз, когда мне было десять. Она золотая.
Я не знаю, куда я пойду. Позволят ли мне вернуться в школу за неделю до начала семестра? Наверное, к отцу, хотя он на какой-то конференции в Швеции. Я не знаю, где ключ. Мне придется вламываться в мой собственный дом. Что ж, если задуматься, это даже забавно.
Она идет. Больше не могу писать. Спасибо, Дневник.
Ххххххх
Глава 13
Алтея поняла, что Тони снова ей изменяет, когда он пригласил ее сестру пожить у них летом. Выбор потенциальных гостей оказался невелик: Гай и Оливия уехали в Нью-Йорк, где Гай играл в цикле исторических пьес, Саймон был в доме персоной нон грата, а на Берти лежал неофициальный запрет посещать Боски. Тони не объяснял причин последнего, но хорошая подруга Алтеи, актриса, рассказала, что как-то Берти оставил за кулисами пустую бутылку из-под шампанского в качестве запоздалого подарка на день рождения Тони и приложил к ней загадочную записку: «Безвозвратно выдохлось».
Остальные друзья отдалились, и Уайлды виделись с ними все реже, поэтому, раз Тони не мог пригласить Берти, он пригласил Айлу. Когда-то он восхищался Айлой, которая во все предыдущие школьные каникулы, пока дети еще не повзрослели, бывала редким, но желанным гостем как в Туикенеме, так и в Боски. Их с Алтеей отец был художником, чрезвычайно харизматичным, но очень темпераментным, и, возможно, именно из-за него она не слишком восторгалась театральной богемой. Было время, когда Айла даже поддразнивала Тони на этот счет, а тот искренне смеялся. Было время. В какой же момент все изменилось?
Теперь Тони не особенно пытался очаровать Айлу, равно как и кого-либо еще. На сцене появился новый персонаж, не актриса и не учительница пения. Впрочем, впервые в жизни Алтее стало все равно, с кем именно у Тони роман. Достаточно было знать, что таинственная незнакомка юна, гибка и обольстительна – полная противоположность ей самой в ее нынешнем состоянии.
В детстве Айла любила играть в куклы и строить игрушечные домики из всего, что подворачивалось под руку в мастерской отца или в большом, загроможденном вещами доме. С точки зрения Алтеи, эти куклы жили в чрезвычайно суровых и скучных условиях: вовремя ложились спать, питались скучно и правильно и постоянно принимали ванну, где в качестве мочалок использовались обрезки кухонных тряпок. Айлу никогда не интересовали ни ловля крабов на пристани с другими детьми, ни игра в прятки в длинном саду, спускавшемся к реке, ни выдумывание всякой ерунды.
– Иди сюда, давай представлять, что на иве сидят феи!
– Нет. Флосси скоро захочет чаю.
Она стала хорошей теткой и дружелюбным, располагающим к себе человеком. Фигурой она напоминала сдобную булочку, ум ее был острым и ясным, а зеленые глаза – в точности такие же, как у сестры. Она работала директрисой школы для девочек, жила одна и отличалась абсолютной невозмутимостью. Ее общество одновременно притягивало и отталкивало Алтею. Айла хорошо знала младшую сестру – своими глазами-бусинками она буквально видела ее насквозь. Она никогда не называла ее Дороти (настоящее имя Алтеи, которое та сменила, поступив в театральное училище) – разве что по случайности, но каждый раз, когда Айла произносила «Алтея», последней слышалась нотка удивления в ее голосе. В отличие от Тони, Айла рано вставала, любила крепкие напитки и находила разговоры о театре утомительными. Алтея знала, что лучше всего ее сестра чувствует себя на кухне, помогая миссис Гейдж.
Тони тяжело давался средний возраст. Манеры его ухудшились, он все больше пил и все сильнее уставал от людей. Но самым серьезным шоком для Алтеи стал случай, когда несколько месяцев назад Тони застыл на сцене. Они играли злободневную пьесу Королевского национального театра, посвященную политике Маргарет Тэтчер, и Тони ее ненавидел. Но все же такого раньше с ним никогда не случалось. Мало того – он всегда сам потешался над теми, кого сковывал страх сцены.
Увы, отныне все изменилось. Мюзикл «Парни и куколки», до сих пор самая успешная постановка в Национальном, теперь шел в соседнем театре «Оливье». Овации и свист публики были отлично слышны в антракте «Молока матери», а недавно за попыткой пробраться за кулисы, чтобы посмотреть «Парни и куколки», поймали бригаду монтировщиков. Вынырнув через бетонный вестибюль в ночной Саут-Банк, было несложно отличить тех, кто побывал на знаменитом жизнеутверждающем мюзикле, билеты на который разлетались как горячие пирожки, от тех, кто вышел со злой, затянутой пьесы о гибнущем моногороде, стареющей паре и их недееспособных детях. Раньше Тони все это не волновало: он бы порадовался за актеров из «Парней и куколок» ну или хотя бы притворился, что радуется. Однако сейчас он ненавидел мюзикл всей душой: скрипел зубами, если о нем заходил разговор, кисло улыбался, когда друзья интересовались, смотрел ли он его, и один раз даже вышел со званого ужина в честь уходящего на пенсию режиссера, когда кто-то внезапно запел «Старейшее учреждение». Тони вернулся спустя десять минут, источая запах виски и сигарет, извинился и объяснил, что ему понадобилось проветриться – слишком уж часто он слышал эту песню. Но процесс уже был запущен – дошло до того, что люди начали расспрашивать Алтею, все ли в порядке с Тони и нормально ли он себя чувствует – словно речь шла о банальной простуде.
На выходные Тони снова стал уезжать в Боски. Каждый раз дело касалось интрижки – Алтея была не настолько глупой, чтобы обманываться на этот счет. Вскоре его отлучки стали для нее привычным делом – за несколько недель до конца показа пьесы он появлялся перед ней в гостиной или в саду и будничным тоном спрашивал:
