Она бережно отложила неулыбчивую куклу в сторону.
– Смотри, набор для маджонга! Я купила его в Мосуле, знаешь ли, у ужасного одноглазого малого. Прекрасно. Подозреваю, что он нам пригодится, когда начнутся бомбардировки. – У Энта заурчало в животе, пока она прижимала к груди деревянный ящик с жемчужным узором. – Маджонг – ужасно интересное развлечение. Смотри, заварочный чайник. Кстати, о цилиндрах. В деревне я говорила с мистером Гейджем, и он выхлопотал для нас газовый баллон. Его привезли и установили, и у нас… да, у нас есть огонь, просто волшебство. Очень мило с его стороны. – Она вернулась из кухни, поставив чайник на конфорку, и снова взяла куклу. – Она твоя. Она принадлежала твоему отцу. Он играл с ней, когда был маленьким. Разыгрывал истории. Очень мило.
Она сунула куклу Энту, и он отпрянул.
– Ой.
Он держал Юнис, чувствовал ладонями ее жесткое тело и грубые конские волосы, торчавшие из туловища куклы и царапающие его руки и живот. Его отец точно так же держал ее, дотрагивался до ее холодного фарфорового лица, придумывал истории про нее. Он тоже бывал здесь, знал это место. Так же, как и мама. Этот дом был знаком его родителям. Он погладил Юнис по голове.
Дина с заметным усилием толкала французские окна, и они наконец поддались и открылись, чуть не выкинув ее наружу.
– Иди сюда, посмотри на море!
Следуя за светом заката, Энт медленно прохромал в окно.
– Вот так, – сказала Дина, помогая ему преодолеть последний рубеж в виде нагромождения латунных кастрюль и сковородок. Они стояли на пороге, двери были настежь открыты.
– Посмотри-ка, они все еще здесь.
Море в изогнутой, сверкающей бухте под лучами солнца выглядело серебряно-бирюзовым. Между домом и водой находился поросший деревьями и травой спуск, а чуть правее виднелась гряда белых утесов и скал. А слева в небе танцевали два самолета, на таком расстоянии похожие на жужжащих мух.
Дина шагнула на крыльцо; Энт схватил ее за руку.
– Не надо!
– Здесь безопасно, не волнуйся.
– Но они могут…
Он чувствовал себя беспомощным, и ему уже до тошноты надоело это чувство. Он тонул в запахах и образах этого дома. Новизна была не просто захватывающей, она переполняла его, и ему пришлось закрыть лицо руками, чтобы не расплакаться перед ней. «Я просто хочу домой», – сказал он себе. Но дома больше не было.
Она вытащила из кармана сверток, ударивший недавно Энтони по ноге. Положив его на стол, она развязала бумагу.
– Вот. Повесь, пожалуйста, над входной дверью.
Он смотрел на древнего ангела, равнодушно глазевшего в ответ. В его спокойной, широкой улыбке читалось: Все хорошо. Я здесь. Теперь ты в порядке.
Энтони вышел вслед за тетей на деревянную террасу, сделал большой, глубокий, успокаивающий вдох и впервые в жизни ощутил запах розмарина, исходящий от покрытой песком земли, смешанный с ароматом диких роз, покрывавших наружную стену дома, и со свежим солоноватым морским воздухом… Он закрыл глаза, все еще держа в руках квадратную каменную плиту.
– А теперь открой вот это, – сказала Дина, вручая ему мешок, который взяла с собой из машины. – Там не очень много, но это все, что я смогла достать.
Энт уставился внутрь.
– Откуда?
– Из твоего старого дома. Я побывала там пару дней назад. Подумала, что нужно перепроверить, посмотреть, можно ли что-то спасти.
– Так это была ты! Вот откуда у тебя моя школьная форма!
Она кивнула. В глазах ее стояли слезы.
– Это вся одежда, что у тебя осталась, мой дражайший. Женщина из двадцать первого дома не выбросила ее. Сушила на веревке для твоей матери.
– Миссис Болл, она живет рядом с миссис Галлахер. У нее очень солнечный сад… – Энт медленно открыл мешок. На самом верху, завернутые в кусок ткани, лежали часы, подарок на Рождество от его родителей. У них был темно-синий кожаный ремешок, уже потертый, а стекло треснуло, но они все еще шли. Он поднес их к уху и услышал слабое, ровное тиканье, и впервые за много дней улыбнулся тете Дине с блеском в глазах.
– Мои часы! – сказал он. – Вы нашли мои часы.
Она кивнула. Дрожащими руками он вынул латунную дверную ручку со слегка погнутым длинным болтом, потертый экземпляр «Питера Пэна», покрытый карандашными каракулями и с приклеенными к обложке двумя пуговицами со стеклянными «алмазами»; у мамы в коробке со швейными принадлежностями было полно разных пуговиц. Потом он достал черную бархатную театральную сумочку, прошитую золотой нитью, внутри которой лежал такой же шарф. Кроме того, внутри лежали карточки из «Счастливых семей»: портной мистер Нить, мистер Пятно, сын Красильщика, и миссис Сажа, жена Трубочиста. Серебряная вилка с двумя безнадежно погнутыми зубчиками, и, наконец, чудом сохранившаяся фотография Энта с мамой в Брайтоне.
Он смотрел на фотографию, на ее веселое лицо и светящиеся глаза, на руки, обнимавшие его за плечи. Они улыбались отцу, делавшему снимок. Она прикасалась к этой фотографии, пользовалась вилкой, носила шарф, играла в «Счастливые семьи». Это было все, что от нее осталось. Что осталось от них обоих.
Пытаясь дрожащими руками застегнуть часы, Энт сказал:
– Вы нашли все это на развалинах дома? Как вы туда попали?
Каждый раз, когда они с друзьями пытались подобраться к месту бомбежки, их прогоняли рьяные члены Группы противовоздушной обороны и полицейские. Тетя Дина пожала плечами.
– Я – археолог. Я частенько карабкаюсь по руинам и нахожу там всякое. И когда я хочу, я умею быть убедительной. Правда пластична, и это можно использовать, но только в самом крайнем случае.
Часы показались ему тяжелыми после многих недель, что он их не носил. Он снова посмотрел на фотографию, и слезы защипали ему глаза.
– Ты знаешь что-нибудь из Шекспира? – спросила тетя Дина, прервав наступившую тишину.
– Отрывки.
Она перегнулась через перила крыльца и притянула к себе росток розмарина.
– Вот розмарин, это для воспоминания; прошу вас, милый, помните.
Она размяла между пальцев листья, формой напоминавшие иглы, и дымно-сладкий аромат проник в его ноздри.
– А теперь повесь этого ангела на место. Он присмотрит за тобой, как я тебе и обещала.
Энт потянулся и поставил фигурку на дверной косяк.
– Нормально? – спросил он.
– Мы сделаем там крючок, чтобы как следует все закрепить, – сказала она. – Ох, какой же ты высокий. И как похож на отца. Ему здесь очень нравилось. Думаю, ты мог бы ставить пьесы на этом крыльце по вечерам, как делал он.
Она посмотрела на ангела, глубоко вдохнув, и Энту показалось, что это вздох облегчения.
– Ну что ж, дорогой Энт. Вот мы и здесь.
