— Я кое-что знаю о том, как начинать жизнь заново, — сказал я. — Я дам вам свою визитку, и, если вам потребуется помощь, не стесняйтесь мне позвонить.
— Спасибо! А можно у вас пожить пару лет?
Я улыбнулся.
— Отличная шутка, сестра. Конечно, можно.
— Зовите меня просто Машей, сестра сейчас пойдет в храм и сдаст одеяние. До чего же вкусное это какао!
* * *
Маша и впрямь отправилась в церковь сдавать одежду, забирать свои документы и превращаться в мирянку. Я предложил ей подвезти ее до дома, но в этом не было нужды, она жила неподалеку, и пешком добраться было быстрее, чем на машине. Она обещала позвонить, если что произойдет, и завести себе аккаунт в социальной сети, с которого обязательно мне написать. На том мы попрощались, я сел в машину и понял, что не знаю, что делать дальше.
Священник мертв, сестра Татьяна — тоже. Мои ниточки оборвали два выстрела, и я понятия не имею, как быть. Что обычно делают в таких случаях в детективах? Если бы я их еще читал…
В голове никак не выстраивалась целостная картина. Я не понимал, почему события происходили именно в такой последовательности, логика от меня ускользала. Но какая-то логика точно была, да вот какая только?..
В общине образовался клан, в который входили неизвестные члены. Что-то произошло, и в результате убито двадцать с лишком человек, трупы разделали и свалили в общую могилу. Во всем обвинили главу общины — Кристину Слайэрс. Помимо Кристины в общине был еще констебль Николай, которого убил разъяренный муж одной из жертв, точно состоявшей в клане ацтеков-каннибалов, и есть священник, «вторая власть». Есть еще псих Роберт Смирнов, сожравший часть тел и написавший останками картины, и почему-то и следователь, и Рождественский уверены, что он не сможет вывести на убийцу, потому что… Почему?..
А еще есть священник и сестра Татьяна, которые убиты на следующий день после моего визита в церковь. Кто донес убийце? О моем желании найти преподобного Франциска знали только сестра Татьяна, Лидия Алексеевна и… моя жена. Которая, кстати, так и не прислала мне телефон преподобного. Почему?..
Есть еще один человек, который совершенно упущен из виду, — тот самый адвокат, Благовест, который, по словам Дениса Елизарова, приходил к нему разделить имущество супругов, а потом еще и подстрекал его на убийство и указал на Николая, констебля, как на виновника смерти Лизы и детей.
Не так уж и мало у меня ниточек оказалось в руках. Я думал, что она у меня одна — священник, зато такая толстая, что, зацепившись за нее, я смогу размотать клубок и вытащить Кристину из лап карателей. Но нет, двойной выстрел расщепил эту ниточку на три, и теперь я должен дернуть за каждую.
Никакое это не совпадение, что Роберт Смирнов и Жанна лежат в одной больнице, на Преображенке, где, кстати, работал священник Франциск. Слишком часто священник стал появляться в этой истории и явно не просто так был застрелен вместе с сестрой Татьяной. Вот только монахиня каким боком связана с этим делом? Неужто и вправду грешила с преподобным?..
До Преображенки я добрался за полчаса, дороги были пустыми. От выпитого капучино со всем сахаром мира у меня на языке была вонючая клякса, которую я никак не мог смыть. Я выдул литровую бутылку минералки, но без толку, противная горечь, видимо, поселилась навсегда. Зато теперь мне срочно нужно было в уборную.
Я посетил больничный туалет и, ощущая, как прекрасна жизнь, подошел в регистратуру, показал паспорт и попросил впустить меня в палату к Жанне Буниной.
Медсестра тщательно переписала все мои данные и сказала:
— Сожалею, но это невозможно. Жанну Бунину перевели в другую больницу. Поскольку вы не родственник, я не могу сказать вам подробности, рекомендую связаться с ее родителями.
— Я ее бывший муж, — сказал я и показал запись в паспорте.
— Сожалею, но по закону я не могу сообщать вам о состоянии здоровья пациентки, если в ее карте нет отметки о том, что она доверяет вам сообщение таких сведений.
Я набрал номер телефона мамы Жанны.
— Жанна снова в коме, — ответила она, — все плохо. Не приезжай, никто не хочет тебя здесь видеть, твоя помощь не нужна и присутствие тем более. Забудь этот номер и не звони никогда. Для тебя она умерла.
И повесила трубку.
И снова тот же вопрос: а чего я ожидал? Никто никогда меня не поймет и не обязан этого делать. Я действительно бросил свою жену в беде, а обещал быть с ней и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии. И не был нигде. Мне хотелось что-нибудь сделать, хотелось увидеть Жанну. Ведь прошло совсем немного времени, и сердце у меня щемило от боли и жалости. Но любая моя попытка проявить свое присутствие будет расценена как нападение. Я мог остаться в семье, мог поддерживать ее, но я развелся и ушел. Я свой выбор сделал, и родители Жанны никогда не допустят, чтобы я пошел на попятную, пусть даже Жанна меня поняла и хочет меня видеть. Для них я моральный урод, который делает так, как ему удобно. Захотел — развелся, захотел — пришел. По их мнению, это подло, низко и не заслуживает понимания. Любая моя борьба обречена на провал, поскольку если бы я действительно хотел бороться с болезнью за Жанну, я бы не ушел. И правильно говорит бывшая монахиня Мария: служение — дело сугубо добровольное, и притворству там места нет. Я не стал притворяться, что хочу и могу это делать, нет, я честно признался и себе, и всем вокруг, подав на развод, — бороться я не хочу и не могу. Но это не значит, что мне все равно. Совершенно не значит! Но не нужно говорить вслух то, что и так понятно: бороться с родителями Жанны я не стану, и не потому что не могу, а потому что не хочу. Они полностью правы — если бы хотел быть рядом, не развелся бы. А сейчас мои попытки увидеться выглядят и вправду нагло.
Я почувствовал отвращение к самому себе. Даже у себя в голове я лгу, оправдываю то, что оправдывать не должен никто и никогда. Почему я не могу даже самому себе признаться в том, что Жанна была мной любима и нужна была мне только здоровая? Почему я не могу себе признаться в столь низкой правде? Недостойный поступок, отвратительно мерзкое мышление, но это правда. Так почему же я даже себе не могу в этом признаться, чтобы не чувствовать себя так дерьмово? Почему первой мыслью было выстроить сложную цепочку и обвинить в непонимании всех и вся, попутно добавляя, что я их понимаю и ни в чем не виню? Почему мне так важно оправдать у себя внутри то, что любовь прошла не сама по себе, а по вине болезни, за появление которой никто не отвечает? Почему мы так живем? Почему это ненормально?
Ответа я не знал, и лучше мне не стало.
Но теперь понятно, почему Жанна не отправила мне телефон священника, видимо, ей стало хуже. И я ничего не могу с этим сделать. Даже если бы хотел.
Ощущая себя полнейшей скотиной, я подошел к регистратуре снова и попросил разрешения навестить Роберта Смирнова, и снова получил отказ. Я не являлся родственником Роберта, не являлся даже его адвокатом.
Из всех ниточек, что у меня были, остался только юрист Благовест, на поиски которого я и отправился, таща за собой багаж вины, которой не признавал.
