Из хорошего было то, что Горринджа вызвали на допрос и обвинили в изнасиловании Мириам Малик. Адам был прав в своих расчетах – вероятно, Горриндж с самого начала намеревался признать свою вину. Должно быть, он ответил на все вопросы и дал полный отчет о своих действиях в тот вечер на игровом поле. Как человек, искренне верящий во всевидящего Бога и высоко ценящий правду, Горриндж понимал, что его единственный путь к спасению – это признание вины. Или, возможно, он поступил так по совету адвоката. А может, верно и то, и другое. Этого мы никогда не узнаем.
Но мы узнали, что Бог не уберег Горринджа от некоторых превратностей правосудия. Процесс по делу Миранды еще не начался, а Горриндж предстал перед судом, уже имея на счету одно изнасилование. Когда дошло дело до вынесения приговора, судья – женщина слегка за пятьдесят – заключила, что Горриндж получил бы больший срок за нападение на Миранду, если бы суд знал, что это его второе преступление такого рода. Поэтому ему не будет засчитан уже отбытый тюремный срок. Судья принадлежала к поколению, свободному от патриархальных предрассудков в отношении изнасилований. Она косвенно сослалась на бутылку водки в первом случае и сказала, что не считает, что молодая женщина, одна идущая в сумерках домой, «напрашивается на неприятности». Миранда дала показания, не присутствуя в суде. Но я там был в числе прочей публики и видел семью Мириам. Я с трудом смотрел на них – такое страдание они излучали. Когда судья приговорила Горринджа к восьми годам лишения свободы, я заставил себя взглянуть на мать Мириам. Она открыто плакала, от облегчения или скорби – этого я никогда не узнаю.
Процесс Миранды начался в самом скором времени после этого. Ее судебный адвокат Лилиан Мур оказалась компетентной, умной, очаровательной молодой женщиной из пригорода Дублина. Мы познакомились в ее кабинете в Грейс-инн. Я сидел в углу, пока она отговаривала Миранду от подачи заявления об отрицании вины, о чем та подумала в первую очередь. Но все аргументы были против этого. Стороне обвинения в значительной степени приходилось опираться на имевшиеся у них материалы, из которых следовало, что Миранда действовала из мести Горринджу. Его показания, данные в тюрьме, подтверждали эту версию. Воспоминания каждого из них о том вечере совпадали. Заявление Миранды об отрицании вины усугубило бы ее положение в случае признания ее виновной, что было весьма вероятно. Конечно, Миранда ужасно боялась процесса. Помимо страха перед обвинением, ее мучило то, что она в каком-то смысле подводила Мириам.
Апрельский вечер накануне вынесения судебного решения запомнился мне как один из самых странных и грустных в моей жизни. С самого начала Лилиан предупредила Миранду, что ей следует ожидать лишения свободы. И Миранда сразу собрала чемоданчик, который стоял у двери в нашу спальню, служа постоянным напоминанием. Тем вечером я достал из своих запасов единственную бутылку приличного вина. Напрашивалось слово «последнюю», но я не смог его произнести. Мы вместе приготовили еду, возможно, нашу последнюю совместную трапезу. Мы подняли бокалы – не за последний вечер Миранды на свободе, как я подумал про себя, а за Марка. Она должна была увидеться с ним тем вечером и сказать, что ей, возможно, придется уехать на какое-то время по работе и что к нему буду приходить я и гулять с ним. Он, должно быть, почувствовал, что все серьезнее, чем пыталась представить Миранда, уловив какой-то скорбный отголосок ее «работы». Когда ей пора было уходить, он приник к ней и залился слезами. Одной из тамошних работниц пришлось силой отрывать его от ее юбки.
За едой мы пытались бороться с гнетущим молчанием. Мы говорили о женских группах поддержки, которые следующим утром выстроятся с гневным видом перед зданием суда. Мы говорили друг другу, как удивительно нам повезло с Лилиан. Я вспоминал, что наш судья имеет репутацию человека мягкосердечного. Но все равно после каждой фразы на нас накатывало молчание, которое мы с трудом преодолевали. Когда я сказал, что это почти все равно что если бы она завтра отправится в больницу, я понял, что сморозил глупость. И мои слова, что завтра вечером она, скорее всего, будет есть со мной за этим же столом, тоже прозвучали бледно. Оба мы в это не верили. С утра, когда на душе у нас было не так паршиво, мы думали, что после обеда займемся любовью, как бы вопреки происходящему. Тоже в последний раз. Но теперь мы пришли в такое подавленное состояние, что секс казался каким-то давно забытым развлечением, вроде чехарды или твиста. Вход в спальню преграждал чемоданчик Миранды.
На следующий день Лилиан произнесла в суде блестящую оправдательную речь, описав дружбу между двумя девушками, жестокость содеянного, клятву хранить молчание, которую Мириам вынудила у Миранды, шок и психическую травму, полученные в результате самоубийства ближайшей подруги и искреннее стремление добиться справедливости. Лилиан сослалась на отсутствие у Миранды конфликтов с законом в прошлом, на ее недавнее замужество, ее учебу и, самое главное, ее намерение усыновить ребенка из проблемной семьи.
Семья Мириам не появилась на местах для публики, что было показательно, хотя не очень убедительно. Речь судьи была длинной; я ожидал худшего. Судья подчеркнул, как тщательно Миранда продумала свой план, с каким коварством его исполнила и то, как преднамеренно и последовательно она вводила суд в заблуждение. Он сказал, что принимает во внимание большую часть сказанного Лилиан и проявляет снисходительность, приговаривая Миранду к одному году тюремного заключения. Стоя с прямой спиной в своей кабинке, в деловом костюме, купленном по такому случаю, Миранда словно окостенела. Я хотел, чтобы она взглянула на меня и увидела поддержку в моих любящих глазах. Но она уже ушла в свои мысли. Позже она сказала мне, что в тот момент думала о том, как обойти последствия судимости. Она думала о Марке.
До того момента я не представлял, какое это унижение, когда тебя ведут по зданию суда – возможно, с применением силы, если ты сопротивляешься, – и отправляют в тюрьму. Начало срока Миранда отбывала в тюрьме Холлоуэй, через полгода после нашего «дела». Лучезарная любовь Адама торжествовала.
Горриндж теперь получил разумное основание для подачи апелляции: одно злодеяние, а не два, и он уже отбыл срок. Но закон был неповоротлив. Очередные дешевые и эффективные анализы ДНК сводили на нет все заявления. Уйма осужденных – и мужчин, и женщин – заявляли о своей невиновности и требовали пересмотра дела. Апелляционный суд был завален работой. Так что Горринджу, виновному хотя бы частично, предстояло подождать.
В первый день, который Миранда встретила в тюрьме, я отправился навестить Марка, учившегося в подготовительном классе в Старом городе в Клэпеме. Это было блочное одноэтажное здание рядом с викторианской церковью. Проходя по дорожке мимо дуба с сильно подрезанной кроной, я увидел Жасмин, ожидавшую меня у входа. Я сразу понял, что дело плохо, и почувствовал, что уже давно это знал. Напряжение на ее лице, обозначившееся при моем приближении, подтвердило мою догадку. Нам отказали. Я вошел вслед за Жасмин в здание, и она повела меня по коридору с линолеумным полом, но не в классную комнату, а в кабинет. Проходя по коридору, я увидел через окно в стене Марка, он стоял вместе с другими ребятами вокруг низкого стола и что-то строил из цветных деревянных кубиков. Я сидел с чашкой жидкого кофе и слушал, как Жасмин выражает мне сочувствие и говорит, что она была не в силах что-либо изменить, хотя сделала все, что могла. Нам следовало сказать ей, что Миранде предстоял судебный процесс. Она изучила процедуру подачи апелляции. Кроме того, ей удалось найти одну лазейку в бюрократической системе. Принимая во внимание уже установившиеся тесные отношения между Марком и Мирандой, осужденной было позволено по одному аудиовизуальному контакту с Марком еженедельно. Но я почти не слушал. Мне больше ничего не нужно было знать. Я думал только о том, как вечером сообщу эту новость Миранде.
