– Ну хорошо, – сказал я. – Но ты первый.
* * *
Два рядовых секс-скандала, приведших к отставкам, один сердечный приступ со смертельным исходом, одна автомобильная авария из-за вождения в пьяном виде на сельской дороге, опять же со смертельным исходом, и еще один член правительства перешел в другую партию по убеждениям – в итоге за семь месяцев правительство проиграло на четырех дополнительных выборах подряд, потеряло пятерых человек и, как повторяли газеты, висело «на ниточке». Эта ниточка была толщиной в девять кресел, но у миссис Тэтчер имелось не меньше двенадцати рядовых депутатов, озабоченных тем, что недавно принятый закон об избирательном налоге уничтожал надежды партии на следующие всеобщие выборы. Налоги обеспечивали финансирование местного правительства, и вместо старой системы был введен процентный налог от арендной платы избирателей. Теперь каждый взрослый человек старше восемнадцати лет облагался налогом в соответствии с его квартплатой, независимо от уровня дохода, но с уменьшенной ставкой для студентов, малоимущих и зарегистрированных безработных. Новый налог был представлен в парламент раньше, чем кто-либо ожидал, хотя премьер-министр наметила такие планы еще за семь лет до того, когда была лидером оппозиции. Все это было прописано в манифесте партии, но никто не принимал написанное всерьез. А теперь, пожалуйста, вот он, в своде законов – «налог на существование», – вызывает массу сложностей и негатива. Миссис Тэтчер пережила Фолклендское поражение. Теперь же, все еще на первом сроке, ее вполне могла погубить собственная законодательная ошибка, «не подлежащий оправданию акт загадочного самовредительства», по словам главного обозревателя Times.
А тем временем лояльная оппозиция набирала популярность. Молодые многодетные родители просто обожали Тони Бенна. После энергичных усилий по расширению рядов в партию вступило более трех четвертей миллиона. Студенты из среднего класса и молодые рабочие сплавлялись в единую сердитую группу избирателей, намереваясь впервые воспользоваться своим правом голоса. Профсоюзных боссов, старых стреляных воробьев, неожиданно затыкали на митингах словоохотливые феминистки, продвигавшие странные новые идеи. Новомодные защитники окружающей среды, борцы за свободу геев, спартакисты, ситуационисты, коммунисты-миллениалисты и «Черные пантеры» также были недовольны старыми леваками. Когда Бенн появлялся на публике, его приветствовали как рок-звезду. Когда он объяснял свой политический курс, даже когда обрисовывал второстепенные детали своей промышленной стратегии, толпа подбадривала его криками и свистом. Его оппонентам в парламенте и печати приходилось с горечью признать, что Бенн был прекрасным оратором и крепким орешком в теледебатах. В правительственных комиссиях местного уровня появлялись активисты из «Огненных беннитов». Они намеревались очистить парламентскую фракцию Лейбористской партии от «колеблющихся центристов». В свете приближавшихся всеобщих выборов это движение казалось непобедимым, и недовольные тори пришли в смятение. Все твердили в один голос – кто громче, кто тише: «Она должна уйти».
Вспыхивали мятежи с неизменными атрибутами в виде разбитых окон и витрин и подожженных машин, а также баррикад, не дававших проехать пожарным. Тони Бенн ругал мятежников, но всем было ясно, что творившийся беспредел шел ему на пользу. Планировался очередной марш через Центральный Лондон, на этот раз к Гайд-парку, где Бенн должен был держать речь. Я принадлежал к числу его осторожных сторонников, и все эти чистки и мятежи внушали мне тревогу, как и его зловещая репутация троцкиста. Я относил себя к непоколебимым центристам и тоже считал, что «она должна уйти». Миранда отказалась участвовать в марше из-за семинара, но Адам хотел пойти. В тот день лил дождь; мы дошли до метро «Стокуэлл» под зонтами и доехали до Грин-парка. Когда мы прибыли на Пиккадилли, вовсю палило солнце, а в нежно-голубом небе вздымались пышные кучевые облака. Деревья в Грин-парке, ронявшие капли с ветвей, напоминали начищенную медь. Я безуспешно пытался отговорить Адама от черного костюма, к которому он надел мои старые черные очки, найденные в шкафу.
– Это не лучшая идея, – говорил я ему, пока мы продвигались в толпе через парк к месту сбора, слыша позади себя тромбоны, тамбурины и барабаны. – Ты выглядишь как секретный агент. Троцкисты выпишут тебе по первое число.
– Я и есть секретный агент, – сказал он громко, и я огляделся по сторонам.
Все было в порядке. Рядом с нами люди пели «Мы преодолеем», сентиментальный гимн надежды, который губила на корню безнадежная мелодия. Вторая строчка немощно повторяла первую. Меня мутило от нестройного тонального перехода, кончавшегося «елеем». Я почувствовал себя мизантропом. Так воздействовали на меня радостные массовые сборища. Музыканты, потрясавшие тамбуринами, напомнили мне бритоголовых простофиль-кришнаитов в Сохо-сквер. Мои туфли промокли, и я паршиво себя чувствовал. Я не мог преодолеть это.
В парке набралось, вероятно, тысяч сто человек, набившихся между нами и главной сценой. Я намеренно держался в тылу. Перед нами простирался живой ковер, словно просивший подшипниковых бомб от террористов «Временной» ИРА. Перед выступлением Бенна мы услышали несколько неплохих речей. Крохотные фигурки на сцене забрасывали нас своими мыслями через мощные громкоговорители. Мы все были против избирательного налога. На сцену под бурю оваций вышел знаменитый поп-певец. Я впервые о нем услышал. Как и о девице, подошедшей к микрофону на шпильках, национальной любимице из мыльной оперы. Но я знал, кто такой Боб Гелдоф
[36]. Вот что значит быть старше тридцати.
Наконец, через семьдесят пять минут после начала мероприятия чей-то голос громко объявил:
– Давайте же как следует поприветствуем следующего премьер-министра Великобритании!
Герой дня вышел на сцену под басовые аккорды Satisfaction «Роллингов». Он поднял обе руки, и толпа взорвалась восторженным ревом. Даже со своего места я различал вдумчивого человека в коричневом твидовом пиджаке и галстуке, несколько смущенного таким ажиотажем. Он вынул курительную трубку из кармана пиджака – вероятно, по привычке, – и толпа разразилась новым восторженным ревом. Я взглянул на Адама. Он тоже принял вдумчивый вид – не за и не против чего-то – и, похоже, записывал происходящее.
Было похоже, что Бенну не особо хотелось возбуждать такую большую толпу. Он обратился к ней с сомнением в голосе:
– Мы хотим избирательный налог?
– Нет! – грохнула толпа.
– Мы хотим лейбористское правительство?
– Да! – грохнула толпа еще сильнее.
Начав излагать свои аргументы, Бенн почувствовал себя более уверенно. Его речь оказалась проще, чем та, что я слышал на Трафальгарской площади, и убедительнее. Он обрисовал новую Британию: справедливую для представителей всех рас, с децентрализованным управлением, технологически продвинутую – «отвечающую требованиям времени» – гуманную и достойную страну, в которой частные школы будут встроены в государственную систему, высшее образование смогут получать простые рабочие, муниципальные и медицинские услуги лучшего качества станут доступны всем, энергетический сектор вновь станет общенародным достоянием, экономика лондонского Сити, вопреки опасениям, будет регулироваться государством, рабочие будут заседать в правлениях компаний, а богатые будут платить налоги на благо общества, и круговорот наследственных привилегий прервется.
