Издалека донесся дверной звонок, и мы заерзали, как будто пробуждаясь.
– А вот и они, мистер Фрэнд. Наши гости. Простите, вам пора уходить. Удачи с Адамом. Ведите наблюдения. Берегите ту девушку, которую вы любите. А теперь… Я вас провожу.
7
В ожидании момента, как отмотавший срок Горриндж объявится и совершит покушение на Миранду, наша жизнь вошла в неожиданно благополучную колею. С течением дней, а потом и недель тревожное ожидание, отчасти смягчавшееся здравомыслием Адама, становилось все более привычным, и мы научились ценить повседневный быт. Обыденность сделалась залогом душевного покоя. Простейшая еда – поджаренный ломоть хлеба – день за днем внушала нам своим теплом: прорвемся. Уборка кухни, которой теперь занимался не только Адам, укрепляла нашу веру в будущее. Чтение газеты за чашкой кофе стало выражением самообладания. Было что-то комично-абсурдное в том, чтобы, развалившись в кресле, читать о беспорядках в близлежащем Брикстоне или о героических усилиях миссис Тэтчер навести порядок на Европейском едином рынке, а потом поднять взгляд на окно, в котором в любой момент мог показаться насильник-потенциальный-убийца. Неудивительно, что эта угроза сплотила нас, пусть даже с течением времени мы все меньше думали о ней. Миранда перебралась ко мне, и мы наконец стали жить как настоящая пара. Наша любовь цвела и пахла. Периодически Адам объявлял, что тоже любит. Казалось, его не мучила ревность, и иногда он относился к Миранде довольно отстраненно. Но он продолжал работать над своими хайку и провожал ее до метро по утрам и сопровождал домой по вечерам. Миранда говорила, что в безликой толпе Центрального Лондона чувствует себя в безопасности. И вообще ее отец давно уже забыл название и адрес ее университетского корпуса, так что он вряд ли мог помочь Горринджу.
Миранда стала учиться с большим усердием и меньше бывать дома. Она сдала свою работу по Хлебным законам и теперь писала короткое эссе, которое ей предстояло прочесть вслух на летнем семинаре, – о вреде сопереживания как метода исторических исследований. А затем всей ее группе дали задание написать комментарий к цитате Рэймонда Уильямса: «Нет никаких масс… Есть только способы смотреть на людей как на массы». Часто она приходила домой под конец дня не уставшая, а напротив, воодушевленная и полная сил, и принималась за домашние дела: наводила порядок или просто переставляла вещи. Ей хотелось, чтобы окна были вымыты, а ванная надраена. Кроме того, с помощью Адама она прибирала у себя наверху. Ей было важно, чтобы на кухонном столе стояли желтые цветы по контрасту с голубой скатертью, которую она принесла сверху. Когда я спросил, не скрывает ли она что-нибудь от меня, например, беременность, Миранда с чувством ответила, что нет. Просто мы живем в такой тесноте, что нужно следить за порядком. Но мой вопрос был ей приятен. В последнее время мы несомненно сблизились. Ее отсутствие допоздна придавало нашим вечерам что-то праздничное, несмотря на то что с приближением ночи нарастало ощущение опасности.
Однако у нашего счастья под давлением имелась еще одна причина – у нас стало больше денег. Гораздо больше. После визита в Кэмден я стал смотреть на Адама по-новому. Я внимательно выискивал в нем признаки экзистенциальных мук. По ночам Адам одиноким всадником Тьюринга бороздил цифровые просторы и наверняка уже успел столкнуться с проявлениями человеческой жестокости, но я не замечал в нем признаков отчаяния. Мне не хотелось заводить с ним разговор, который очень скоро приведет его к вратам Освенцима. Вместо этого я решил найти ему полезное применение. Пришло время отрабатывать содержание. Я посадил Адама за свой замызганный компьютер, на счете которого лежала сумма в двадцать фунтов, и оставил одного. К моему потрясению, по окончании рабочего дня из них осталось только два. Он извинился за свою «склонность к неоправданному риску», шедшую вразрез со всем, что он знал о вероятности. Кроме того, Адам не сумел распознать стадную природу рынка: когда один или два авторитетных игрока испытывают страх, все остальные впадают в панику. Он обещал, что сделает все что угодно, чтобы загладить вину за мое сломанное запястье.
Следующим утром я дал ему еще десять фунтов и сказал, что это, возможно, будет его последний рабочий день. К шести вечера его двенадцать фунтов превратились в пятьдесят семь. Через четыре дня на его счету было уже триста пятьдесят фунтов. Я взял из них двести и отдал половину Миранде. Я подумал переставить компьютер на кухню, чтобы ночью, пока мы будем спать, Адам мог работать на азиатских рынках.
В первую неделю я проверил историю его сделок. В один из дней, третий, на его счете имелось шесть тысяч фунтов. Он покупал и продавал за доли секунды. Нашлось несколько интервалов по двадцать минут, когда он ничего не делал. Я предположил, что он выжидал и наблюдал, производя вычисления. Он просчитывал мгновенные колебания валют, не более чем рябь на поверхности биржевого курса, и увеличивал свои доходы на микроскопические суммы. Я наблюдал за ним, стоя у двери. Пальцы Адама летали над древней клавиатурой со звуком гальки, сыплющейся на сланец. Его голова и руки были неподвижны. В таком положении он выглядел как настоящий робот, каковым и являлся. Он начертил график, горизонтальные линии которого представляли его рабочие дни, а вертикальная – его, точнее, мой, растущий доход. Я купил себе костюм, первый с тех пор, как потерял работу по специальности. Миранда теперь приходила домой в шелковом платье и с наплечной сумкой из мягкой кожи для книг. Мы купили новый холодильник, который не требовал разморозки, а потом заменили и старую плиту, после того, как купили набор дорогих толстодонных кастрюль индийского производства. Через десять дней ставка Адама в тридцать фунтов подняла первую тысячу.
Лучшая пища, лучшее вино, новые рубашки для меня, экзотическое нижнее белье для Миранды – такими были нижние склоны горы нашего благосостояния, вырисовывавшейся в заоблачных высях. Я снова стал мечтать о доме по другую сторону реки. Однажды ранним вечером я отправился бродить по Ноттинг-Хиллу и Лэдбрук-Гроув среди оштукатуренных особняков пастельных тонов. Я навел справки. В начале восьмидесятых там можно было шикарно устроиться за сто тридцать тысяч фунтов стерлингов. Пока я ехал домой на автобусе, я прикидывал: если Адам будет продолжать в том же темпе, если кривая доходов на его графике будет неуклонно расти… тогда через несколько месяцев… и без всякой ипотеки. Однако Миранда задавалась вопросом, морально ли получать деньги подобным образом, ни за что? Я тоже чувствовал какой-то моральный изъян, но не мог объяснить, кого или что мы обкрадывали. Уж точно не бедных. За чей счет мы процветали? За счет каких-то банков? Мы решили, что это все равно, что постоянно выигрывать в рулетку. Но в таком случае – Миранда высказала это ночью в постели – придет время, когда мы должны будем проиграть. Она была права – этого требовала вероятность, и мне было нечего возразить. Я снял со счета восемьсот фунтов и выдал ей половину. Адам продолжал свой ударный труд.
Есть люди, которым стоит только увидеть слово «уравнение» – и они уже лезут на стенку. Это не совсем про меня, но я их понимаю. Благодаря радушию Тьюринга я попытался понять его решение проблемы равенства классов P и NP. Я даже не понял, о чем это. Я попробовал осилить оригинальную работу, но она была за гранью моего понимания – слишком много разных скобок и символов, выражавших историю других доказательств или целые математические системы. Там была занятная аббревиатура – «ттт», означающая «тогда и только тогда». Я прочитал отзывы других математиков на решение Тьюринга, написанные для журналов доступным языком. «Революционный гений», «упоительные сокращения», «шедевр ортогональной дедукции» и, самое лучшее, от лауреата Филдсовской премии: «Он оставляет за собой множество едва приоткрытых дверей, и его коллеги должны приложить все усилия, чтобы протиснуться в одну из них и попытаться последовать за ним через следующую».
