Возвращаясь на кухню, я испытал момент ностальгии по своей прежней жизни – до Горринджа, Адама и даже Миранды. Существование было незавидное, но относительно простое.
Все было бы еще проще, оставь я мамины деньги в банке. Вот за столом сидела моя любовница, прекрасная и внешне невозмутимая. Сев рядом с ней, я почувствовал что-то вроде раздражения. Скорее отчуждение. Я увидел то, что должно было быть очевидным, – ее скрытность, а также неспособность просить о помощи и умение хитрым образом получать эту помощь, никогда при этом не будучи обязанной. Я сидел, отпивая вино, слушал ее разговор с Адамом, и во мне зрело решение. Если оставить в стороне увещевания Адама, получалось, что она втянула меня в историю с убийцей, рассчитывая на мою помощь. И я был готов помочь. Но она ничего мне не рассказывала. Теперь же я решил добиться правды.
Мы встретились глазами, и я деревянным голосом спросил:
– Он тебя изнасиловал или нет?
Повисла пауза, в течение которой Миранда продолжала смотреть мне в глаза, затем она медленно качнула головой из стороны в сторону и ласково сказала:
– Нет.
Я ждал. Она тоже. Адам попробовал заговорить, но я остановил его движением головы. Было похоже, что Миранда не считала нужным ничего добавить, и ее молчание меня раздражало.
– Ты солгала в суде, – сказал я.
– Да.
– Ты отправила в тюрьму невиновного человека.
Она вздохнула.
Я снова подождал. Мое терпение было на исходе, но я, не повышая голоса, проговорил:
– Миранда. Хватит глупить. Что произошло?
Она опустила взгляд на свои руки. Но, к моему облегчению, сказала, словно сама себе:
– Это в двух словах не расскажешь.
– Прекрасно.
И она заговорила, без всяких преамбул. Внезапно, ей как будто захотелось рассказать свою историю.
– Когда мне было девять лет, к нам в школу пришла новая девочка. Ее ввели в класс и сказали, что ее зовут Мириам. Она была худенькой и смуглой, у нее были прекрасные глаза и совершенно черные волосы, перехваченные белой лентой. В Солсбери в то время жили одни белые, и мы все были очарованы этой девочкой из Пакистана. Я видела, как ей трудно стоять перед классом, когда все на нее глазели. Я словно почувствовала ее мучение. Когда учительница спросила, кто хочет быть близким другом Мириам, показать ей все и помочь, я первой подняла руку. Мальчика, который сидел со мной, отсадили за другую парту, и на его место села Мириам. С тех пор мы много лет сидели вместе. В этой и следующей школе. В какой-то момент в тот первый день она взяла меня за руку. Многие девочки так делают, но это было что-то другое. Ее рука была такой чуткой и нежной, а сама она – такой тихой, такой скромной. Я тоже была довольно робкой, так что меня привлекали ее молчаливость и сдержанность. Она была гораздо пугливее меня, по крайней мере поначалу, и думаю, благодаря ей я впервые ощутила себя более уверенной и знающей. Я полюбила ее.
Это была любовная лихорадка, мания, очень сильная. Я познакомила Мириам с моими друзьями. Не помню каких-то проявлений расизма. Мальчики не обращали на нее внимания, девочки относились по-доброму. Их забавляли ее яркие платья. Она была такой необычной, даже экзотичной, что я переживала, что кто-то уведет ее у меня. Но она была очень мне преданна. Мы продолжали держаться за руки. В первый месяц она взяла меня к себе домой и познакомила с семьей. Ее маму звали Сана, и она взяла меня под крыло, зная, что я лишилась матери, когда была маленькой. Она была доброй, хотя довольно властной, но при этом неотразимой. Как-то раз, под вечер, Сана расчесала мне волосы и перевязала одной из лент Мириам. Никто еще так не делал. Меня захлестнула волна чувств, и я расплакалась.
Миранда предалась воспоминаниям, ее голос дрогнул, и она заговорила, сдерживая слезы. Потом остановилась, откашлялась и продолжила рассказ.
– Я впервые попробовала карри, и мне понравилась их домашняя выпечка, такая яркая, безумно сладкая: ладу, анарса и соан папди. У подруги была младшая сестренка, Сурайя, и Мириам обожала ее, и два старших брата, Фархан и Хамид. Их отец Ясир работал гидротехником в местном муниципалитете. Он тоже был приятный человек. Это было многолюдное шумное семейство, очень дружное, они все время спорили о чем-то – совсем не как у меня дома. Они были верующими, мусульманами, естественно, но в том возрасте я едва ли придавала этому значение. Позже я стала принимать это как должное, и к тому времени я уже была в их семье своей. Если они шли в мечеть, мне никогда не приходило в голову пойти с ними или хотя бы об этом попросить. Я выросла без религии, и меня она не увлекала. Как только Мириам входила в дом, она преображалась. Становилась игривой и намного более разговорчивой. Она была папиной дочкой. Ей нравилось сидеть у него на коленях, когда он приходил с работы. Я ей чуточку завидовала.
Я тоже показала ей мой дом, который вы скоро увидите. Совсем рядом с собором, высокий особняк ранней викторианской эпохи, полупустой, неряшливый, темный, с горами книг. Мой отец любил меня, но он был весь в своих штудиях и не терпел, когда его беспокоили. К нам приходила домработница и готовила мне чай. Так что мы с Мириам были сами по себе, и нам это нравилось. Мы устроили норку на чердаке и играли в нашем заросшем саду в разные игры. И смотрели вместе телик. Через пару лет, когда мы перешли в среднюю школу, мы все так же жались друг к дружке. Домашку мы тоже делали вместе. Мириам гораздо лучше знала математику и хорошо объясняла задачи. Я помогала ей с письменным английским. Устный у нее был безнадежный. Со временем, когда мы научились лучше понимать себя, мы стали часами разговаривать о наших семьях. Месячные у нас начались с разницей в пару недель. Ее мама оказалась такой заботливой и все нам объяснила. О мальчиках мы тоже говорили, но не приближались к ним. Мириам они особо не волновали, поскольку у нее были братья и она была настроена более скептически, чем я. Мы дружили много лет, и наша дружба стала просто частью нашей жизни. Настало наше последнее школьное лето. Мы сдали экзамены и задумались о высшем образовании. Мириам хотела изучать точные науки, а я интересовалась историей. Мы беспокоились, что из-за этого не сможем оставаться вместе.
Миранда смолкла. Сделала медленный долгий вдох. И снова заговорила, взяв меня за руку.
– Как-то субботним вечером Мириам мне позвонила. Она была сама не своя. Сперва я даже не могла понять, что она говорит. Она хотела встретиться со мной в ближайшем парке. Когда я подошла к ней, она не могла говорить. Мы гуляли по парку, держась за руки, и все, что мне оставалось, это ждать. Наконец, она рассказала, что с ней случилось прошлым вечером. Возвращаясь из школы домой, она пошла через игровые площадки. Были сумерки, и она спешила, потому что родителям не нравилось, когда она задерживалась после наступления темноты. Она почувствовала, что за ней кто-то идет. И каждый раз, как она оглядывалась, ей казалось, что эта фигура все ближе. Она было хотела побежать (она быстро бегала), но потом решила, что это глупо. К тому же на плече у нее висела сумка, полная книг. А преследователь приближался. Она обернулась, увидела его и успокоилась, узнав знакомого ученика – Питера Горринджа. Он особо не выделялся в школе, но про него говорили, что он единственный из всех имел отдельное жилье. Его родители уехали за границу и на несколько месяцев сняли ему комнату, не желая доверять дом. Мириам только хотела что-то сказать, как Горриндж наскочил на нее, схватил за запястье и утащил за кирпичный сарай, где стояли газонокосилки. Она кричала, но никто не появился. Он был здоровым, а она такой худенькой. Он повалил ее на землю и изнасиловал.
