В постель мы не вернулись. Между нами снова повисло молчание. Я видел, что она опять погружается в собственный мир, и не знал, что сказать. Кроме того, у нее намечался очередной семинар в Королевском колледже. Я решил привести в порядок чувства, прогулявшись по кэмденскому парку, не заходя к себе, чтобы не встречаться с Адамом. Я ходил-бродил два часа. Мое загипсованное запястье чесалось, я думал о Миранде. Я не понимал, как мы могли так плавно перейти от охлаждения к веселью, от настороженности – к экстазу, а после этого – к безличным деловым разговорам. Она меня будоражила, и я не мог понять ее. Возможно, у Миранды имелась какая-то психическая травма. Я был бы рад ошибаться. Должно быть, она знала о любви больше, понимала любовь глубже, чем я. Так что она являла собой силу, но не порожденную природой или тем более воспитанием. Скорее это некий психологический механизм или, лучше сказать, теорема, гипотеза, восхитительная случайность, вроде игры света на воде. Разве в мужском сознании не укоренен старомодный взгляд на женщин как на слепые силы природы? Тогда мог ли я уподобить Миранду парадоксальному доказательству теоремы Евклида? Мне не приходил в голову ни один пример. Однако после получаса энергичной прогулки я решил, что нашел математическое выражение Миранды: ее психика, желания и мотивы были неуклонны, как простые числа – простые и непредсказуемые. Еще более старомодный прием под видом логики. Я сам себя запутал.
Прохаживаясь по замусоренной траве, я морочил себя трюизмами. Она такая, как есть. Она – это она, и точка! Она осторожна в любви потому, что знает, какой взрывоопасной может быть любовь. Что же касалось красоты Миранды, то я, в силу возраста и влюбленности, воспринимал ее как моральное качество, как оправдание самой себя, как свидетельство внутренней благости, каковы бы ни были ее действия. А действия эти были таковы, что у меня сладко ныло все тело, особенно от талии и до колен, после самого насыщенного чувственного наслаждения, какое мне доводилось испытывать, и я весь сиял его эмоциональным коррелятом.
Гуляя по парку, я прошел по двум дорожкам и остановился посреди обширного пустого пространства. Со всех сторон ощущался простор, и машины обтекали меня словно планеты. Обычно меня угнетала мысль, что в каждой машине находится сгусток волнений, воспоминаний и надежд, не менее значительных и сложных, чем у меня. Но сегодня я приветствовал и прощал всех и каждого. У всех все будет хорошо. Мы взаимосвязаны в наших личных комедиях, пусть обособленных, но перекликавшихся. Наверняка не только у меня была любовница, которую грозили убить. Но никого другого с загипсованной рукой, у кого был бы робот, грозивший увести любимую, не было.
Я направился домой, на север по главной улице, мимо сгоревшей штаб-квартиры союза англо-аргентинской дружбы и вонючих куч черных мусорных мешков, которые с тех пор, как я их видел, выросли в три раза. На улицы Глазго выпустили двуногих роботов-мусорщиков немецкого производства. Последовал взрыв общественного возмущения: каждый из этих молодцов носил на лице вечную улыбку довольного жизнью работяги. Если Адам мог сложить оригами лодки за считаные секунды, то этим ребятам, должно быть, не составляло большого труда закидывать мешки в зев мусоровоза. Однако, как сообщала Financial times, пыль и грязь вызывали износ коленных и локтевых суставов роботов, а дешевые батареи не выдерживали восьмичасовую рабочую смену. При этом стоимость каждого составляла пятилетнюю зарплату обычного мусорщика. В отличие от Адама, роботы-мусорщики имели внешний каркас и весили сто шестьдесят килограммов. Во время работы они вышли из строя, и центр Глазго по-прежнему был завален мешками с мусором. А в Ганновере робот-мусорщик вышел задним ходом на проезжую часть перед автономным электрическим автобусом. Трудности начального этапа. Но в нашей части страны рабочая сила была дешевле, и люди бастовали. Всеобщее возмущение переросло в апатию. По радио кто-то заметил, что вонь в Лондоне стала почти такой же привычной, как в Калькутте или Дар-эс-Саламе. Ко всему привыкаешь.
Питер Горриндж. Как только я узнал его имя, уже не составляло труда отыскать материалы о нем, что я и сделал, пока ждал в больнице с распухшим запястьем. Нужные мне статьи были трехлетней давности, и в них говорилось, как я догадывался, об изнасиловании. Имя жертвы, то есть Миранды, не указывалось. В общих чертах этот случай ничем не отличался от тысяч других: алкоголь и разногласия по поводу взаимного согласия. Как-то вечером она пришла в гости к Горринджу, в съемную комнату в центре города. Они были знакомы со школы, которую окончили всего за несколько месяцев до того, но настоящими друзьями не были. Тем вечером, оказавшись вдвоем, они выпили приличное количество алкоголя и около девяти часов, после обычной прелюдии, чего никто из них не отрицал, он, как говорилось в судебном обвинении, овладел ею. Она пыталась отбиться.
Обе стороны признавали, что совокупление имело место. Однако адвокат Горринджа, предоставленный судом, настаивал, что Миранда была добровольной участницей. Он подчеркивал тот факт, что она не стала звать на помощь в течение якобы имевшего места насилия и покинула жилье Горринджа только по прошествии двух часов, к тому же никому не сообщила об этом в тот вечер – ни полиции, ни родителям, ни друзьям. Но обвинение объясняло это тем, что она находилась в состоянии шока. Миранда сидела на краю кровати, полуодетая, не в состоянии ни двигаться, ни говорить. Она ушла около одиннадцати и сразу отправилась домой, где прошла в свою комнату, не разбудив отца, легла на кровать и плакала, пока не заснула. А следующим утром отправилась в местное отделение полиции.
По версии Горринджа, в истории было больше деталей. Он рассказал суду, что после акта любви они выпили еще водки с лимонадом, и оба они были навеселе. Она сказала, что, с его позволения, напишет своей новой подруге Амелии о том, что они «замутили». В течение минуты пришел ответ в виде смеющегося смайлика с поднятым большим пальцем. Со стороны защиты случай выглядел предельно просто. Но в телефоне Миранды не нашли такого сообщения. А эта Амелия, которая жила в убежище для проблемных подростков, накануне отправилась в очередное путешествие налегке, не оставив никаких следов. Канадская телефонная компания, абонентом которой была Миранда, отказывалась предоставлять переписку своих клиентов без официального запроса. Но полицейским требовалось выполнить норму по раскрытию изнасилований, и им не терпелось увидеть Горринджа за решеткой. Кроме того, им было известно, в отличие от присяжных, что Горриндж уже привлекался за воровство в магазинах и за нарушение общественного порядка.
Миранда, в свою очередь, настаивала, что у нее нет и не было подруги по имени Амелия и что вся история с перепиской выдумана. Две давние школьные подруги Миранды дали показания в суде, что они никогда не слышали об Амелии. Обвинение сочло бесследно исчезающую беспризорную подругу избитым приемом. Если Аманда отдыхала на пляже в Таиланде, а Миранда была ее подругой, где же были непременные сообщения с фоточками? И где было исходное сообщение Миранды? И ответный смайлик?
Защита отвечала, что все данные были удалены Мирандой. Если бы суд приостановил делопроизводство и направил запрос в телефонную компанию для предоставления копии переписки британского абонента, все разногласия по поводу инцидента были бы разрешены. Однако судья, в течение всего процесса проявлявший нетерпение и даже раздражительность, не собирался затягивать дело. Защита мистера Горринджа имела в своем распоряжении несколько месяцев, чтобы подготовиться. Суд давно должен был вынести решение. Примечательно замечание судьи, что молодая женщина, пришедшая в комнату к молодому мужчине с бутылкой водки, должна была сознавать возможные риски. В некоторых публикациях, освещавших этот процесс, Горриндж представал форменным негодяем. Он был крупного телосложения, вел себя развязно, сидел на скамье подсудимых развалившись и без галстука. И было похоже, что не испытывал никакого почтения ни к судье, ни к суду, ни к судопроизводству. Присяжные единогласно склонялись в пользу Миранды. Позже, в заключительной речи, судья выразил сомнение в том, что обвиняемый заслуживал доверия как свидетель. Тем не менее у некоторых журналистов история Миранды вызывала скептическое отношение. Судью критиковали за то, что он не настоял на получении телефонной переписки потерпевшей, с тем чтобы достичь полной ясности в понимании произошедшего.
