Росла глобальная средняя температура. Чем чище становился воздух в городах, тем сильнее росла жара. Все возрастало: надежды и отчаяние, инфляция и безработица, тоска и перспективы. Куда ни глянь – всего было в избытке. Это было время изобилия.
Я подсчитал, что мои заработки от интерактивной биржи почти дотягивали до среднего прожиточного минимума по стране. Мне следовало радоваться. Я был свободен. Не нужно торчать в офисе, отчитываться перед боссом и мотаться туда и обратно. И никакой карьерной лестницы. Но инфляция достигла семнадцати процентов. Я выступал заодно с озлобленным рабочим классом. Мы все беднели с каждой неделей. До того, как я обзавелся Адамом, я, самозванец, ходил на марши по Уайтхоллу вслед за гордо реявшими профсоюзными флагами и слушал речи на Трафальгарской площади. Я не был рабочим. Я ничего не производил и не изобретал, никого не обслуживал и ничего не делал для общего блага. Перемещая значки на экране компьютера в поиске быстрой выгоды, я приносил пользы обществу не больше, чем типы, нервно курившие перед букмекерской конторой на углу нашей улицы.
Во время одного из таких маршей на пьедестал колонны Нельсона водрузили чучело робота из мусорных ведер и консервных банок. Бен, главный оратор, стоявший на трибуне, указал на чучело и объявил гневный протест против роботизации. В век передовой механизации и искусственного интеллекта, сказал он толпе, мы не можем защитить свои рабочие места. Только не при современной экономике – динамической, изобретательской и глобализованной. Пожизненные рабочие места остались в прошлом. Толпа недовольно загудела и вяло зааплодировала. Но то, что было сказано дальше, сумели понять немногие. Производственная гибкость должна сочетаться с защищенностью – для всех. Мы должны защищать не рабочие места, а благосостояние рабочих. Инвестировать в инфраструктуру, обучение, высшее образование и всеобщую зарплату. В скором времени роботы принесут огромную экономическую прибыль. Их следует облагать налогом. Рабочие должны получать проценты с прибыли за счет машин, которые обесценивают или присваивают их работу. В толпе, занимавшей всю площадь, до самых ступеней Национальной галереи, повисла недоуменная тишина, нарушаемая редкими аплодисментами и улюлюканьем. Кое-кто считал, что ровно то же самое, за вычетом единой социальной выплаты, говорила премьер-министр. Неужели нового предводителя оппозиции завербовал Тайный совет или Белый дом, а может, сама королева за чашкой чая? Подавленная публика разошлась, охваченная смятением. Большинство собравшихся уяснили себе (и это попало в заголовки), что Тони Бенн плевать хотел на их рабочие места.
Просвещенный профсоюз работников транспорта и неквалифицированных рабочих не соблазнился процентами с прибыли от Адама. Который производил даже меньше, чем я. Я хотя бы платил налоги со своих мизерных доходов. Адам же слонялся по дому, устремив взгляд в пустоту и «размышляя».
– Чем ты тут занят?
– Я развиваю некоторые мысли. Но если я могу быть чем-то полезен…
– Что еще за мысли?
– Их трудно выразить словами.
Наконец, через два дня после происшествия с Марком я вызвал его на разговор.
– В общем, накануне ты переспал с Мирандой.
Мне захотелось озвучить это для его программных устройств. Он принял озадаченный вид. Но ничего не сказал. Я ведь не задал вопрос.
– Что ты теперь чувствуешь по этому поводу? – спросил я.
И увидел на его лице знакомый мимолетный паралич.
– Я чувствую, что подвел тебя.
– Ты хочешь сказать, ты предал меня. Причинил мне душевную боль.
– Да, я причинил тебе душевную боль.
Отзеркаливание. Машинная реакция подтверждения последнего предложения.
– Слушай внимательно, – сказал я. – Ты сейчас пообещаешь мне, что это больше никогда не повторится.
Едва я успел договорить, как он произнес:
– Я обещаю, это больше никогда не повторится.
– Проговори размеренно. Чтобы я все слышал.
– Я тебе обещаю, что я больше никогда не пересплю с Мирандой.
Я уже собрался оставить его в покое, когда он сказал:
– Но…
– Но что?
– Я не в силах подавить свои чувства. Ты должен позволить мне мои чувства.
Я подумал секунду.
– А ты действительно хоть что-то чувствуешь?
– Это не тот вопрос, на который я могу…
– Отвечай.
– Я чувствую все очень глубоко. Сильнее, чем могу выразить в словах.
– Это трудно доказать, – сказал я.
– В самом деле. Древняя задача.
На том мы и закончили.
После того, как забрали Марка, Миранда замкнулась в себе. Два или три дня она была не в духе. Она пробовала читать, но ей не удавалось как следует сосредоточиться. Хлебные законы лишились своего очарования. Она мало ела. Я варил овощной суп и относил ей наверх. Она ела как больная и после нескольких ложек отодвигала тарелку. За все это время она ни разу не упомянула об угрозе смерти. Она не простила Адаму то, что он выдал ее тайны, как и то, что оповестил социальную службу без ее ведома. Однажды под вечер Миранда попросила, чтобы я остался у нее. Какое-то время мы просто лежали в постели, обнявшись, а потом целовались. Когда мы занялись любовью, я почувствовал скованность. Я не мог не думать об Адаме, и мне даже казалось, что я чувствую легкий технический запах от постели. У нас не получалось доставить удовольствие друг другу, и в итоге мы, расстроившись, прекратили это дело.
В один из тех дней мы пошли гулять в парк. Она хотела, чтобы я показал ей детскую площадку, где встретил Марка. На обратном пути мы зашли в церковь Святой Троицы. У алтаря три женщины клали цветы. Мы молча сели на заднюю скамью. Мне стало как-то неловко, и я сказал шутливым тоном, что эта церковь имеет достаточно светский вид, чтобы мы могли здесь обвенчаться. Миранда оборвала меня: «Прошу. Не надо». И отвела свою руку от моей. Я обиделся и разозлился на себя. А она казалась возмущенной моими словами. По дороге к дому между нами висело напряжение, которое не исчезло и на следующий день.
Тем вечером я сидел у себя на кухне, утешаясь бутылкой «Минервуа». На улице свирепствовал циклон, шедший через всю страну с Атлантического океана. Порывы штормового ветра достигали ста двенадцати километров в час. Ливень лупил по окнам, и вода просачивалась сквозь прогнившую раму и стекала в ведро.
Я сказал Адаму:
– У нас с тобой есть незаконченное дело. В чем Миранда обвинила Горринджа?
– Я должен кое-что сказать, – сказал он.
– О’кей.
– Я нахожусь в трудном положении.
– Да?
– Я переспал с Мирандой потому, что она меня попросила. Я не знал, как отказать ей, чтобы она не обиделась, не подумала, что я ее отталкиваю. Хотя понимал, что ты будешь злиться.
