– Ах, в этом смысле…
Она повернулась к Адаму, чуть приподняла над столом его безжизненную руку и отпустила.
– Предположим, я тебе скажу, что люблю его. Мой идеал мужчины. Блестящий любовник, отточенная техника, неистощимый. Никогда не обижается, что бы я ни сказала или сделала. Учтивый, даже покорный. И эрудированный, хороший собеседник. Силен как бык. Отлично справляется с домашними делами. Правда, дышит как перегревшийся телевизор, но к этому можно…
– О’кей, довольно.
Ее сарказм – новое для меня качество – казался слишком театральным. Я считал, что она переигрывает. Если я хоть что-то понимал, она пыталась скрыть очевидное. Она похлопала Адама по запястью и улыбнулась мне. То ли торжествуя, то ли извиняясь – я так и не понял. Я склонялся к тому, что ее насмешливая сумасбродная манера стала следствием ночи ураганного секса. Миранда была почти непроницаема. Я задумался, смог бы я порвать с ней окончательно. Вернуть себе Адама как мою собственность, забрать второй зарядный кабель сверху, снова отвести Миранде роль соседки и подруги, неблизкой подруги. Как мысленный эксперимент эта идея была не более чем малоприятной фантазией. И тут же я понял, что никогда не смогу вычеркнуть ее из своей жизни, даже мысленно – не считая отдельных моментов. Она стояла передо мной летним утром, и я ощущал тепло ее тела. Прекрасная, с бледной нежной кожей, вся в белом, точно невеста, устремившая на меня ласковый озабоченный взгляд, хорошенько помучив меня. Раньше я не замечал, чтобы она так смотрела. Вполне возможно (мне очень хотелось так думать), что умная машина сыграла мне на руку, пробудив в Миранде новое чувство ко мне.
Спорить с любимым человеком – это изысканное самоистязание. Твое эго обращается против себя самого. Любовь выжигает его своей фрейдистской противоположностью. А если побеждает смерть, а любовь умирает, кого это волнует? Только тебя – ты в ярости и готов к безумствам. Пока не наступит истощение. Вы оба знаете или надеетесь, что в конце концов вы придете к примирению, хотя на это могут уйти дни и даже недели. И вы предчувствуете, какую огромную нежность и блаженство принесет с собой этот чудесный момент. Так почему же не сделать этого прямо сейчас, зачем так долго ждать, зачем растрачиваться на ярость? Но так никто не может. Вы катитесь под уклон, потеряв контроль над чувствами и над будущим. В итоге, когда вы окажетесь в самом низу, вам потребуются неимоверные усилия, чтобы загладить каждое недоброе слово. И вы получите прощение не раньше, чем совершите подвиг самоотречения.
Прошло немало времени с тех пор, как я последний раз предавался такой причуде, как настоящая ссора. Мы с Мирандой еще не дошли до перепалки, а только отражали взаимные претензии, прощупывая слабые стороны друг друга, и начать схватку должен был я. Несмотря на мою старательную невозмутимость и на то, что ее сарказм сменился дружеской заботой, я чувствовал себя на взводе. Мне ужасно хотелось на нее накричать. Меня распирала атавистическая маскулинность. Передо мной была моя неверная любовница, бесстыдно изменившая мне в соседней комнате, так что я все слышал. Я был уверен, что разделаюсь с ней в два счета. Единственное, что меня сдерживало, – не мои корни, общественные или географические, а современная логика. Возможно, Миранда права? Секс с Адамом нельзя считать изменой, он ведь не был мужчиной. Persona non grata. Он был ходячим вибратором, а я – самым новомодным рогоносцем. И, чтобы оправдать свой гнев, мне требовалось убедить себя, что у него имелись свободная воля, мотивация, личные чувства, самосознание – весь набор, включая коварство, подлость, двуличие. Машинное сознание – возможно ли такое? Давний вопрос. За ответом я обратился к протоколу Алана Тьюринга. Красота и простота этой модели никогда еще не вызывали у меня такого восторга. Сам Мастер пришел мне на помощь.
– Слушай, – сказал я, – если он выглядит, и говорит, и ведет себя как личность, стало быть, он и есть личность. С такими же мерками я подхожу и к тебе. И к кому угодно. Все так делают. Ты его трахнула. Я зол. И я поражаюсь твоему удивлению. Если ты действительно удивлена.
На слове «зол» я непроизвольно повысил голос. Я ощутил бодрящее раскрепощение. Ну вот, мы дозрели. Но Миранда попыталась прибегнуть к последнему оправданию:
– Мне было любопытно, – сказала она. – Я хотела узнать, на что это похоже.
Любопытство, запретный плод, проклятый Богом. А также Марком Аврелием и блаженным Августином.
– На свете должны быть сотни мужчин, вызывающих у тебя любопытство.
Вот оно. Я пересек черту. Миранда шумно отодвинула стул. Лицо покраснело. Пульс участился. Я добился того, к чему, по глупости своей, стремился.
– А ты вообще-то хотел Еву, – сказала она. – С чего бы это? Для чего тебе была нужна Ева? Давай начистоту, Чарли.
– Мне было непринципиально.
– Ты был разочарован. Лучше бы ты приказал Адаму трахнуть тебя. Я же видела, тебе хотелось. Ты просто слишком правильный.
У меня имелся приличный опыт словесных баталий с женщинами, чтобы усвоить, что отвечать на каждый выпад вовсе не обязательно. И даже лучше так не делать. Ведя атаку, игнорируй слона и ладью. Забудь логику и прямые ходы. Лучше положись на коня.
– Наверное, вчера ты поняла, – спросил я, – лежа под пластиковым роботом и содрогаясь в оргазме, что больше всего ты ненавидишь человеческий фактор?
– Ты только что сказал, что он – человек.
– Но для тебя он электронная елда. Зачем усложнять себе жизнь? Вот что тебя возбуждает.
– Ты, наверное, считаешь себя хорошим любовником?
Она тоже умела ходить конем. Я подождал.
– Ты нарцисс, – заявила она. – Ты считаешь достижением, если женщина с тобой кончила. Своим достижением.
– С тобой это достижение.
Что за чушь…
Она встала из-за стола.
– Я видела, как ты любуешься собой в зеркале ванной.
Простительная ошибка. Иногда я начинал день с внутреннего монолога. Как правило, короткого, на несколько секунд, после бритья. Я протирал лицо, смотрел себе в глаза и подсчитывал неудачи: недостаток денег, отсутствие жилья и серьезной работы, никакого прогресса с Мирандой, а теперь еще это. Кроме того, я ставил себе задачи на текущий день, совершенно тривиальные, даже называть неловко: вынести мусор, меньше пить, подстричься, сменить тактику на бирже. Никогда не думал, что за мной подглядывают. Наверное, дверь в ванную – ее или мою – была приоткрыта. Возможно, мои губы шевелились.
Но сейчас было не время обсуждать это с Мирандой. По другую сторону стола сидел коматозный Адам. И, взглянув на него с неприязнью, на его мускулистые предплечья и крючковатый нос, я вдруг вспомнил. И произнес, хотя и понимал, что это может стать большой ошибкой:
– Напомни, что тебе сказал судья в Солсбери.
Сработало. Лицо Миранды сползло, и она отошла в другой конец кухни, отвернувшись от меня. Прошло полминуты. Она стояла у плиты и смотрела в угол, вертя что-то в руке – штопор, пробку или фольгу от пробки? В тишине я смотрел на ее плечи и пытался понять, не плачет ли она, не зашел ли я слишком далеко по своему невежеству. Но, когда она все же повернулась ко мне, она была собранна, а лицо оставалось сухим.
