Во время нашего разговора Адам успел перемыть всю посуду и стоял, сложив руки на груди; он внимательно глядел на нас, поворачивая голову то в мою сторону, то в сторону Миранды, словно зритель на теннисном матче. Наш обмен мнениями был не слишком утомительным, но самоповторы придавали ему оттенок театральности. Словно противоборствующие армии, мы заняли позиции и были намерены отстоять их. Миранда говорила мне, что Тактическая группа отправилась на свою миссию без ракетной поддержки «корабль – воздух». Вооруженные силы подвело командование. Мне доводилось слышать подобные аргументы – «корабль – воздух», головки самонаведения, титановые наконечники – в баре студенческого союза, но только от взрослых мужчин, сторонников левых взглядов, чьи доводы отягощались тайным восхищением оружейными системами, которые они проклинали. Но Миранда в своей мягкой и складной манере смешивала эти понятия с лексиконом правящей верхушки: открытое общество, верховенство права, реставрация демократии. Вероятно, ее устами говорил отец.
Пока она говорила, я взглянул на Адама, желая понять его реакцию. И увидел восторженное внимание. И даже больше. Восхищение. Он ловил ее слова с обожанием. Я перевел взгляд на Миранду: та напомнила мне, что жители Фолклендских островов являлись британскими подданными, моими согражданами, которые теперь были вынуждены жить под властью фашизма. Это меня радует? Мне не понравился такой пафосный тон. К тому же это было оскорбительно. Разговор начинал разобщать нас, как я и опасался, но я ничего не мог с этим поделать. В крохотной кухне было жарко, и я в раздражении налил себе вина. Я начал развивать идею, что конфликт можно было урегулировать путем переговоров. Медленный и безболезненный тридцатилетний переход, мандат ООН, гарантированные права. Миранда перебила меня, сказав, что мы никогда не смогли бы договориться с генералами-убийцами. При этих ее словах я увидел злостных генералов в карикатурном виде – в фуражках с галунами и в кавалерийских сапогах, с лентами за военные заслуги, и самого Галтьери
[26] на белом коне в облаке конфетти на Авенида-де-Майо.
Я сообщил, что согласен со всеми ее доводами. Войска отправились исполнять свою миссию за тринадцать тысяч километров, рискованная стратегия прошла проверку и провалилась. Тысячи человек, которых она, Миранда, не знала и знать не хотела, утонули, или сгорели заживо, или будут вынуждены жить искалеченными, изувеченными физически и психически. И в итоге мы пришли к худшему варианту: хунта получила и остров, и его жителей. Тогда как политику постепенного урегулирования путем переговоров не опробовали; но даже если бы она и провалилась, у нас было бы то же, что и сейчас, – без человеческих мучений и смертей. Но мы не могли этого знать. Все, что могло бы случиться, уже не случится. Так что о чем вообще спорить?
Я заметил, что бокал, который я наполнил, но забыл выпить, был пуст. И я солгал. Тут было много такого, о чем стоило спорить. Но я почувствовал, что вплотную подошел к опасной черте. Я обвинил Миранду в том, что ей не было дела до всех этих смертей, и она на меня рассердилась.
Ее глаза были прищурены и холодны, но она не стала отвечать на мой беспардонный выпад. Вместо этого она повернулась к Адаму и спросила:
– А ты что думаешь?
Он перевел пристальный взгляд с нее на меня и снова на нее. Я все еще не знал, видел ли он что-нибудь на самом деле. Был ли это образ на каком-то внутреннем экране, на который никто не смотрел, или диффузионная схема, обеспечивавшая трехмерную ориентацию его тела в пространстве? Его глаза вполне могли служить хитрой имитацией, средством социализации, призванным пробуждать в нас человеческое отношение. Но я реагировал непроизвольно: когда наши глаза на миг встретились и я взглянул на его голубую радужку в черных крапинках, я испытал сильное волнение, словно в преддверии чего-то. Мне было интересно, понимал ли он, как понимал это я, и уж тем более Миранда, что все упиралось в вопрос лояльности.
Адам заговорил легко и спокойно:
– Военное вторжение – успех или неудача. Мирное урегулирование – успех или неудача. Четыре результата или следствия. Не имея ретроспективного знания, мы должны сами решать, что выбирать, а чего избегать. Мы попадаем в область действия байесовской обратной вероятности. Мы ищем вероятную причину следствия, но не наиболее вероятное следствие причины. Разумно попытаться найти формальное представление наших предположений. Нашей точкой отсчета, нашим базисом мог бы стать наблюдатель Фолклендской ситуации до принятия каких-либо решений. Четыре результата наделяются определенными вероятностными значениями априори. При появлении новой информации мы можем измерять относительные изменения вероятности. Но мы не можем иметь абсолютного значения. Это дает нам возможность определять важность новых факторов логарифмически, то есть, взяв основание для десятичной…
– Адам, – сказала Миранда. – Хватит! Правда. Что за чушь!
Теперь уже она потянулась к бутылке медока. Я был рад, что перестал быть объектом ее раздражения.
– Но мы с Мирандой наделяем эти результаты совершенно различными априорными значениями.
Адам повернул голову в мою сторону. Как всегда, невероятно медленно.
– Разумеется. Как я и сказал, при описании будущего не может быть абсолютных значений. Только изменяющиеся степени вероятностей.
– Но они совершенно субъективны.
– Верно. В конечном счете, Байес имеет дело с менталитетом. Как и все, обладающие здравым смыслом.
Значит, при всем блеске рационального мышления никакого решения не имелось. Просто у нас с Мирандой был разный менталитет. Вот уж не новость. Но мы с ней со всеми нашими разногласиями были вместе против Адама. По крайней мере, я на это надеялся. Он все же сумел понять суть вопроса: он думал, что я был прав насчет Фолклендской ситуации и, принимая в расчет заложенную в него интеллектуальную честность, лучшее, что он мог предложить Миранде, к которой также был лоялен, это впечатление нейтральности. Но если это было верно, можно было предположить и прямо противоположное: он полагал, что права была Миранда, а ко мне проявлял лояльность.
Неожиданно заскрипел стул Миранды, она встала из-за стола. Ее лицо и шея слегка покраснели, и она не смотрела на меня. Сегодня мы будем спать каждый у себя. Я был бы рад не излагать своих аргументов, лишь бы остаться с ней. Но я был тупицей.
– Ты можешь остаться на зарядку у меня, – сказала она Адаму, – если хочешь.
Адаму требовалось заряжаться от электросети по шесть часов в сутки. Он переходил в спящий режим и тихо сидел, «медитируя», до рассвета. Обычно он заряжался у меня на кухне, но не так давно Миранда тоже купила зарядный шнур.
Он тихо сказал «спасибо», медленно сложил полотенце, наклонился над сушилкой и аккуратно расстелил его. Миранда подошла к двери спальни, досадливо улыбнулась мне, не размыкая губ, потом послала воздушный поцелуй и шепотом сказала:
