– Да здравствует демократия! Свободу Никарагуа!
– Почему Никарагуа? – спросил его шепотом Эдуард Аркадьевич.
– А что, они – не люди? Им тоже нужна свобода. Смотри, Эдя, какой нам почет! Какое внимание. Под дулами автоматов. Как банду чеченцев. Сподобился я на шестидесятилетие. А ты говоришь, что мы сейчас никому не нужны. Смотри, как они нас боятся. Свободу Намибии! – весело крикнул он.
– А нам, Дуб, нам тоже нужна свобода!
– На хрена она нам нужна? Пусть эти обезьяны свободно по деревьям прыгают. Нет, это царский подарок! Какой там Октябрь, с вшивой его телеграммой. Свободу всем народам Африки!
В отделение их привели уже поздно. Сразу ввели в какую-то комнатку и закрыли на ключ.
– Все! – сказал Дуб. – Праздник кончился. Ложись спать.
Они расположились на стульях и уснули. Ночью их разбудили. Долго вели по длинному, узкому коридору, ввели в отделение, где расположен пульт.
– Эй, отпустите их, – услышали они голос Бертолетки. – Что они сделали? Она сама стерва. Она водкой торгует! Дуба… Эдик… мальчики.
Бертолетка прыгала возле окошечка в прихожей отделения и все кричала дежурному на пульте, который отмахивался от нее, как от мухи. Ему без конца звонили. Он то и дело снимал трубку и коротко вторил: «Дежурный Октябрьского отделения».
– Женюсь! – крикнул ей Дуб и приветливо поднял зажатый кулак.
Их подвели к столику в углу.
– Ну и че? – сказал толстый майор, кинув на них беглый взгляд. Он что-то писал за столиком – Что вы их привели?!
– Да уж третий раз балагурят. Соседи там жалуются. Документов нет.
– Документы, граждане! Кто такие?
– Мы граждане мира! – заявил Дуб.
«Здорово!» – подумал Эдуард Аркадьевич.
– О! – Майор не поднял глаз, продолжая писать. – Документы. Видели мы и таких. Граждане ночи! Астахов, ты их сюда припер?! У меня что – времени много?
– Виноват!
Майор кончил писать, выдвинул верхний ящик стола, достал зажигалку, закурил и наконец взглянул на них:
– Ну, как с опознанием личности?! Документы есть?
– Вот мои документы и моя личность. – Дуб нетрезвым жестом обвел ладонью свое лицо.
Лампочки на пульте то и дело загорались. Дежурный записывал адрес и тут же передавал его по другой трубке. Вошли трое в форме и один в штатском. Лица их были усталыми.
– Что там? – спросил их майор.
– Наркота, – обыденным голосом ответил штатский и покрутил связкой ключей на пальцах.
– Убийство вроде, товарищ майор, – сказал вдруг дежурный, – труп на Баха.
– Ну вот и езжайте.
– Дай хоть перекурить! Кофе кружку выпить. А где вторая?
– Вторая – в другом конце города. Давайте шуруйте. Утром кофе пьют… Да заскочи там к Ангаре… проверь.
Майор глянул на Дуба и поскучнел. Дотоле чудесно ожившее и помолодевшее лицо его осело и состарилось.
– Ну так чем вы подтвердите свои личности, граждане вселенной?
Дуб встал в позу:
– Жизнью!
Эдуард Аркадьевич нащупал в кармане плаща конверт, который ему предусмотрительно сунула в карман Бертолетка.
– Видите ли, у него юбилей. Ему сегодня шестьдесят лет… Вот посмотрите, может, это вас устроит? – Он положил на стол конверт.
Майор вздохнул, пробежал глазами по бумаге.
– Все это, конечно, впечатляет. Но маловато. Кто может удостоверить вашу личность?
– Октябрь! – воскликнул Дуб.
– Месяц октябрь?!
– Нет, Октябрь Ефимович Шпак. Помощник Пэна.
– Какого Пэна?!
– Депутата нашего! Только удобно ли сейчас… – Эдуард Аркадьевич обратился к Дубу:
– Удобно, удобно! Ты че, Октября не знаешь? Он никогда не спит. – Дуб нагнулся и написал на чистом листке бумаги телефон.
Майор подержал листок в руках, побарабанил по столу. Потом передал дежурному.
– Проверь.
Дежурный включил что-то, потом защелкал на клавишах.
– Все верно, – сказал он потом и тут же взял трубку звонящего телефона. Майор набрал номер. Ему ответили сразу.
– Дубовников Владимир, – подсказал ему Дуб, – и Гольдберг Эдя.
Дежурный объяснял ситуацию по телефону, и слышны были рокочущие нотки Октября.
– Хорошо, хорошо… служба наша такая… Извините.
Майор положил трубку и закурил.
– Ну, гаврики, что мне с вами делать? Он вас не знает.
– Как… – Дуб охрип от потрясения. – Он так сказал? Вы не ослышались?! – Он заматерился.
– Ну ладно, дедушки! Мне некогда тут с вами возиться. СИЗО переполнено. Там вас прихлопнут, как мух. Давайте расписывайтесь под показаниями и дуйте, благодаря Бога! Выпиши им штраф, – кивнул он дежурному.
– Какой штраф? Какая наглость! – вскричал Дуб. – Нас взяли ни за что ни про что, за юбилейным столом. На глазах у потрясенной публики под дулами автоматов. И теперь еще за это заплати! Да еще выкинут нас среди ночи.
– Слушай, старик… вшивый… – холодно сказал майор. – Я тебе сказал – ступай с Богом. У меня без тебя тут хватает забот. У меня третий труп за ночь, некогда с вами возиться. Вали… по холодку.
– Вали? – изумился Дуб. – Что значит вали? Я снимал Брежнева!
– Правда, правда! – крикнула в окошечко Бертолетка. – Он снимал Брежнева!
– Я Наймушина фотографировал… Я с Пахмутовой сидел на вечере… Я начинал телевидение…
– Да, да, – встрял наконец Эдуард Аркадьевич, нервно, как девица, одергивая плащ. – Он начинал телевидение.
– Ашот! Выведи его! – крикнул майор со скукой в голосе.
Высокий кавказец подошел к ним и, взяв за плечи, повел к двери. Он вывел их в приемную и легко подтолкнул в спину.
– Не сметь! – вскричал Дуб. – Нас вышвыривают, как собак. Мы боролись за демократию. Мы были с Солженицыным… Я никуда не пойду! Я требую, чтобы перед нами извинились. И увезли… доставили на место.
– Валы… Валы… Пока мы добрые, – добродушно ответил кавказец и пошел.
– Что? Ты, чурка! Ты смеешь меня в своем доме. Меня, который… который… Ты Яшка… ты чужеродная.
Кавказец повернул и двинулся на них. На него с визгом налетела Бертолетка, заколотила жесткими кулаками по его груди. Кавказец смахнул ее, как муху, ухватил друзей за шиворот и потащил к двери.
– Не сметь! – хрипел Дуб. – Не сметь, сволочь! Я гражданин своей страны… Я за демократию боролся…
Кавказец выволок их за двери и, столкнув лбами, швырнул с крыльца. Дуб пролетел через ступени, протирая щекой асфальт. Эдуард Аркадьевич упал полегче, и Бертолетка воробушком скакала между ними, придыхая от отчаяния, и шепотом повторяла:
