Василий вдруг открыл глаза и скосил их в ее сторону. Потом закрыл их.
– Во сне вижу – стоишь. И дыхание вроде твое чую. – Он чуть хрипел со сна.
В засиженное мухами оконце едва пробивался майский свет. На подоконнике валялись портянки, вялые майские мухи роились вокруг, но не садились на них.
– Я вам зарплату принесла, Василий Платонович, – тихо сказала Арина. – Распишитесь.
Дыхание его было огненным. Он сцепил рукою склоненную к нему женщину и жадно, быстро целовал ее волосы.
– Как пахнешь, желанная! – Шепот его достал до пят Арину. Она прижалась к раскрытой его груди щекою, не в силах шевельнуться. – Я такой запах тока в Белоруссии слыхал… Под Ровно… перед боем… Думал, погибну, все на луг смотрел и дышалось тогда… Все травы чуял!
Белый свет исчезал перед ее глазами.
– Уходи ко мне. Пацанов любить буду, как своих. Ни в жись не обижу… Аришка, орешек мой… Ведь мы родные… Ну, оплошал я тогда. Захмелела башка опосля окоп… Уходи ко мне.
Ее охватил ужас. Страшным усилием воли она вырвалась из его рук и поправила волосы.
– Я оставлю вам деньги… вот… на подоконнике. – Она не подняла глаз и ни разу не взглянула на него. От стыда и страха.
– Эх, ты… деньги… – Он отвернулся к стене и, закрыв обеими руками голову, замолчал.
Выходя со двора, Ариша встретила Варвару, большую, крепкую бабу, живущую наискосок от Василия. Она подходила к его дому с закутаным в полотенчишко горшком в руках. Она глянула на Арину из-под пшеничных ресниц, зеленоглазо, молодо.
– Проведала? – спросила холодно, с насмешкою.
– А собаки-то его где? – вдруг хватилась Ариша.
– В лесу. – Варвара подняла на руки своего младшенького, елозившего у нее в ногах, и вошла в Васильев двор.
Ариша ступила на дорогу. Слезы текли обильно, она не утирала их рукою, чтобы народ не видал, как она плачет, а слизывала их языком.
«Кого мне до собак, – укорила она себя. – Зачем спросила про собак-то? А Варвара-то зачем там?» – вдруг пронзило холодом, догадкою злой.
Она обернулась. Варвара стояла на крыльце с ребенком и горшком в руках и глядела на Арину.
Недели не прошло, как Валентина заскочила в контору к Аришке.
– Слыхала, твой-то на Варьке Сивцовой женится.
– Мало ли на ком он женится! Женился уж переженился. – Арина вспыхнула и низко наклонилась над бумагами.
– Эт ты зря! Варька серьезная баба. Троих деток тащит. Ты посмотри… а, с тремя взял.
– Да кто сказал тебе это? Мало ли языками бабы мелят. Ну, помогла ему в болезни. Дак…
– Дак!.. Дак… – Валентинка передразнила подругу. – В сельсовете они вчера были. Заявление подали… Это уж все… Женился. – Она пытливо глянула в глаза Арины.
– Ну и хорошо… А то сколь можно бобылить, – выдавила Арина и ушла из конторы.
В лес Василия Варвара провожала не таясь. Трое ее ребятишек наперебой укладывали на телегу его вещи. Сама Варвара всей своей спокойною, зрелою статью, неторопливыми поворотами красивой высокой головы доказывала свою полную причастность к этому высокому, чубатому мужику.
– А ты говорила, – заметила Валентинка. – Не дремлет баба. Одного угробила… И этого прибрала… мигом.
– Че она его угробила! – слабо защищала Варвару Ариша. – Муж у нее на Байкале утонул… В шторм… тот… осенний.
– Просто так мужья не тонут!
Варвара сразу родила Василию. И своего третьего парнишонку Ариша родила одновременно, как Варвара принесла первенца Василию. Обе женщины лежали в одной палате. Арина смотрела, как кормит сына Василия Варвара – могучая, светлая, с роскошной гривой рыжеватых волос, и думала: «Куда мне… У его все бабы видные… Бегал бы от меня всю жизнь… У меня так все хорошо! И без Василия». Сына она все же назвала Сергеем – Сергуном.
Громыки зажили тоже неплохо. Варвара продала свой домик на Вербной, и Василий сделал к своему дому пристрой с верандою, высоким крыльцом. На это крыльцо они внесли еще троих детей. Судьба Василия определилась. Разом он стал многодетным, остепенился. Стал и домовит, и домосед. Вечерами все стучал в своей усадьбе. А то, приодевшись, всем семейством отправлялись на Вербную к родителям Варвары. Больше уж он Арины не домогался. Здоровался кивком и отходил сразу.
И Арина вроде как забывала о нем. Забот и без того хватало. Работа ответственная – без нее ничего не решалось в Култуке. Сыновья подрастали. Хозяйство свое полнилось. И они с Сашком завели песцов да норок. Их кормить да рыбу коптить, еще корова да лошадь, и поросята, и овцы. И тайга – свой балаган на Чайной. И все на одних руках. Сашок, считай, только сенокосом да балаганом ведал. А каждый день Ариша по дому управлялась. К вечеру так уханькается – ног под собой не чуяла. Лишь до подушки добраться. Хорошо хоть Большая Арина мал-мало, а за внуками доглядывала. Все придет пацанов домой загнать на ночь.
Годы эти золотые, вершинные для трушковского двора. Каждый угол полнился достатком, довольством, переизбытком. С таким хозяйством можно было и без зарплаты прожить. А Арина хорошо получала, и Сашок не отставал. Как-то своим чередом, без напряжения появились машина во дворе и гараж для нее за домом, и лодка-моторка, и Арина уже подумывала избавиться от коровы: хватит и магазинного. Да и с фермы принесет банку трехлитровую в день – позаглаза хватит. Но тут уперлась Большая Арина:
– Взбесилась? Трое детей в доме – от коровы избавиться!
– Да не пьет его никто, бабинька! Никто не пьет. Продавать, что ль, его?! Хоть выливай.
– Так поишь, хозяйка! Мы за молоко-то ране душу бы отдали. Каждую каплю для тебя берегла. Забыла все? Господь напомнит!
С коровой Никитка Хрущев помог. Как налоги пошли, дак скот и порешили. Народ в города побежал. Култук тоже поредел, но Трушковы коренилися у Байкала.
Ей шел сороковой год, когда она узнала, что Санек ей изменяет. Как-то субботним вечером она прибежала домой пораньше. Сашок должен был в этот день вернуться из рейса, и так захотелось встретить его готовым домом, снедью, баней. Ребятишки ушли на неделю в лес и тоже вот-вот должны были появиться дома. Ариша замесила тесто на пироги, достала с ледника мясо на борщ, заглянула в баню с дровами. Все сделала весело, споро. Большая Арина суетилась рядом, а потом, устав, ушла к себе полежать. Ариша уже и отстряпалась – высокие пироги украшали и без того сытный крестьянский стол, и баня давно подоспела, и летний долгий закат уже мягко переплавлялся в ночь, а Ариша все ходила по двору, заглядывая то в стайки, то в баню, вскидываясь от всякого лая собак.
Стемнело, когда она пошла в огород постоять между грядок. Так делала Большая Арина, так и она привыкла стоять летними вечерами меж грядок, смотреть, что как растет. А уж ничего не видать. Только капуста белеет. В клетках визгливо шароборились песцы, хлев полнился мычаньем и блеяньем, сонные куры едва вскидывались на шестке от блудливого кота, шарившего в гнездах, и гусиный выводок, пуганный котом, кричал резко, шумно, и от него Ариша вздрогнула. Она еще раз прошлась по своему полному хозяйству. Вошла в чистый нарядный дом, села у стола, глянула на румяные пироги, хлеб, который сама испекла, хвастаясь им перед Большой Ариною, и вдруг заплакала. Вначале тихо, озираясь, словно кто-то мог ее увидеть, удивляясь сама себе. А потом громче, беззащитно, по-детски… И наконец, увидев, как кот вскочил на стол и потянул из рыбницы кусок омулька, так старательно украшенного ею луком и морковью, она разрыдалась.
