Осеннее небо свинцово отливало близкими холодами. Уже пахло снегом. И неверное солнце поблескивало коротко и устало. Оба они стояли, сложив у пояса натруженные руки, и думали одну думу о сыне. И Клавдия, потерявшая было его за утро, сломленно жалась плечом к мужу.
– Ты чего?! – участливо спросил он.
– Устала, – тихо сказала она. – Пойдем есть.
Дом встретил родными запахами, теплом и уютом. Георгий долго мыл руки, удовлетворенно, словно вновь оглядывал дом. Все-таки Клавдия содержала его в полном порядке и после соседского он еще раз приятно удивил. От этого чувства аппетит Георгия еще более поднялся. Впрочем, Собольковы ели всегда основательно. Сидели долго за сытным, заставленным чашками и плошками столом. Клавдия молча меняла блюдо, как только муж очищал его, и подавала следующее. Степанида так же молча наблюдала за ними.
– Клавк, – сказала она сразу, как Георгий поднялся из-за стола.
– Че, мам? Ты ба поела!
– Клавк. Ты бы подала за Пашку. Надо ить и подавать. А как же! К молитве милость нужна.
– Как это подай… На дорогу, что ль, выйти. Где подать-то?!
– Да где хошь, там и подай. Где Господь примет…
* * *
После обеда Георгий ушел в столярку, вновь заправил печь, прилег полежать и уснул. Клавдия убрала со стола, унесла помои телятам, выгнала на солнышко овечек. Не видя во дворе мужа, заглянула в столярку. Тот спал на овчине, подложив обе ладони под щеку. Печурка открылась, и дотлевающие угольки грозились вылететь в таз со стружкой. Клавдия ворчливо вздохнула, закрыла печурку и еще раз взглянула на мужа. Ей нужно было видеть его всегда, каждую минуточку, чтобы он был рядом. Или хотя бы знать, что он во дворе и неподалеку. Подумав это, она все же негромко сказала:
– Дрыхнет. И хоть бы хрен ему по деревне.
Георгий приоткрыл один глаз и тяжело повернулся к стенке. Вздохнув еще, Клавдия вышла. Ей хотелось говорить с ним о Пашке, о Чечне, о Красуле, о том, как продать тушку боровка, лежащую на веранде. Ей хотелось поплакать ему в плечо, и чтобы он погладил ее по голове, как в редкие минуты ласки. Глупость это, что в старости не нужна любовь. Она только в старости и нужна. Она просто совсем другая становится.
Постояв посреди своего двора, не зная за что браться, Клавдия, как маятная стрелка, поболталась туда-сюда и вдруг увидела сквозь заплот летящую к почтовым стойкам почтальоншу – татарку Марью. Татарка возникала в пространстве, как шаровая молния, стремительно и прямо прорезая воздух. Они были одногодки, а вот поди ж ты, какая разница в ногах. Хлещется с сумкой целый день по Култуку, и ничего ее не берет. Она и в детстве была такая же негнучая, плоская, и дрались они тогда нещадно. И кто бы знал, что эту плоскодонку она будет ждать пуще родной матери. Медлить было нельзя. С нежданной для себя прытью Клавдия влетела на веранду, отрубила от боровка окорочок и, сунув его в висевший тут же полиэтиленовый пакет, засеменила на улицу. В проулке она почтарку уже не догнала, а постояла чуток, чуя поднимающуюся в теле мелкую трясцу. Татарка у почтовой стойки наработанно бросала в перекошенные ящики газеты и письма.
– Здорово, Марья! – испуганно, боясь, что та пробросит ее ящик, громко воскликнула Клавдия.
– Привет, – не оглядываясь, равнодушно ответила почтарка, продолжая свое дело.
Клавдия неотрывно глядела на тощую стопочку писем в ее руках, которые, как синицы, взлетали над ящиками. Через секунду они перескочили ее ящик.
– Все!
– Ты погляди как следует.
Клавдия чуяла близкие слезы. На сердце похолодело – может, проглядела.
– Клавк!
– Че, Клавк! Не бывает, что ль?
– Не бывает! Я на почте еще все проглядела. Давно знаю, кто че ждет.
Клавдия помолчала, глотнув слезу.
– Марья… Ты бы это…
– Че?!
– Мясца вот возьми… Свой боровок. На Седьмое, как всегда, кололи… Возьми…
– Взбе-си-ла-ся! Да ты мне за дежурство прошлым летом молока недодала, а тут мяса суешь.
Клавдия недовольно поморщилась. Помнит ведь! Татары, они злопамятные. Ну, что было, то было. Четыре головы во дворе – это четыре дня пасти общее стадо. Два дня они с Георгием кое-как отдежурили, а на два дня она наняла почтарку. И дернуло тогда Клавдию недодать ей молока. Но всю остальную положенную справу она совершила. И деньги, и продукты… Одного мяса сколь дала… И все мало! И не запомнила колбасу Клавдиину, домашнюю, да все тряпки, в которые не влазила, ей пошли, а сколь детского… А молоко помнит… Ну, ты посмотри, какая баба!
Мария сбросила последний конверт в ящик и, со снисходительной жалостью глянув на Клавдию, просто сказала:
– Не боись ты, Клавдия. Напишет, домой принесу. Неужель я не понимаю, как с войны сынка ждут?
– Возьми мясо-то, – растерянно попросила Клавдия.
– Оставь себе. Я не нищая, работаю. – Мария поправила сумку и через минуту ее уж не было у стайки. Только ее и видели. Как торпеда пролетела.
Клавдия униженно глядела вслед исчезающей в предснежном пространстве сверстнице, чувствуя всю тяжесть своего горя. Дошла она до ручки… Дожила, домыкалась… Почтарка. Когда-то не гребала обноски брать. А счас как глядит! А чем гордится-то?! Прытью в ногах. Ну, да ума-то тут не надо! Скакай да скакай. Клавдия неловко, всем своим тяжелым телом повернула к дому и, чуя на лице слезы, не утирая их, двигала свое грузное тело. Пакет жег руку. Она даже подумывала выбросить его в кусты подле речки, но увидала мать. Степанида шла ей навстречу в старой куртке, подвязанной бельевой веревкою. Застиранный платок, где она его нашла, потерял цвет и повязан криво.
– Мам, – с досадой окликнула она старуху. – Ну куда ты такая?
– Что ж… Какая это?
– Как нищенка. Что, у нас надеть нечего?! Поди, пальцем тычут, скажут: Клавка вшам матерь кормит. Хоть по миру ходи в таком-то виде. И так говорят, что ты в черноте живешь…
– Ну дак что ж!.. На роток не вденешь платок.
– Ты ба добрый одела… Я ведь тебе в прошлом году какой подарила с розами. И куртка новая есть у тебя… Ты бы еще куфайку надела…
– Ну дак что ж, – махнула рукою Степанида и, опираясь на клюку, двинулась далее.
Вот и поговори с нею. Клавдия утерла слезы.
– Мам!
– Чего еще?
– Ты ведь мимо наших пройдешь.
– Ну дак, что ж… Пройду.
– Отдай Толяну вот… Мясца.
– Толику?!
– Толяну.
– Ну дак что ж… Давай. Они ведь с копейки живут.
– А кто им не дает хозяйство держать?! Что ж она, красавица твоя, грядки не посадит? Полена в доме нет. Хоть бы одну курицу завела.
Степанида взяла пакет и прямо плоско, как штакетница, чуть опираясь на высокую клюку, подалась вперед.
