– Ах, дорогой, как здорово! Ты думаешь, его правда можно купить? Нет… ты шутишь, да? Я вижу, что шутишь. Но ты не признавайся. Давай тоже строить планы насчет паба, как вы с Джимом. Он был бы рад продолжить, правда?
– Конечно… Спокойной ночи, Чарли.
– Спокойной ночи, Джо, любовь моя…
Они обнимаются, она целует его в губы. Вдруг он чувствует ее язык во рту. Она и раньше так целовалась. Вечные хмельные попытки, стотысячные по счету, теоретически способные сместить их отношения в желанную ей плоскость. Неужели женщины никогда не сдаются? Никогда. Но именно потому, что не сдаются, они умеют проигрывать. Когда после паузы он отстраняется, она не пытается его удержать. И не ищет повода оттянуть его уход. Он целует ее в лоб. Словно дитя, смиренно позволяющее уложить себя в колыбельку.
– Сладких снов.
Джордж отворачивается, открывает входную дверь, делает шаг, и – оп-па! Он едва-едва не летит головой вниз по ступенькам – нет, дальше, десять, пятьдесят, сто миллионов футов вниз, в бездонную черную ночь. Лишь судорожная хватка за ручку двери спасает его.
Он оборачивается, пошатываясь, с колотящимся сердцем улыбается Шарлотте, но, к счастью, она уже отвернулась. И не видит его последнюю глупость. Воистину по милости провидения, иначе ему бы не удалось отбиться от ее усилий оставить его на ночь. А это как минимум означало бы очень поздний плотный завтрак, и, разумеется, с выпивкой; следом дневной сон и ужин, и еще, и еще, и еще больше поводов выпить… Такое уже не раз случалось.
Но на этот раз пронесло. Так что он с осторожностью домушника закрывает за собой дверь, садится на верхнюю ступеньку и, переведя дух, делает себе наисерьезнейшее внушение: «Ты пьян. Старый тупой дурак, как ты посмел так напиться? Так вот, теперь слушай: сейчас очень медленно спускаемся вниз по всем ступенькам, оттуда идем прямиком домой, потом вверх по лестнице и сразу в кровать, даже чистить зубы необязательно. Все ясно? Ну, так пошли…»
Вот и прекрасно.
Только как тогда объяснить, что, поставив было ногу на мостик через пролив, Джордж, фыркнув себе под нос, вдруг разворачивается – и как школьник, удравший из-под опеки этих несносных маразматиков взрослых, смеясь, несется бегом по дороге к океану?
Перебегая рысцой с Камфор-Три-лейн на Лас-Ондас, он видит приветливое зеленое сияние круглых иллюминаторов бара «Правый борт», что на углу автострады у океана, напротив пляжа.
«Правый борт» стоит здесь со времен первых колонистов. Бар, поначалу работавший как стойка для перекуса, снабжает окрестности пивом с момента отмены сухого закона, а здешнее зеркало некогда имело честь отражать лик самого Тома Микса. Но звездный час бара настал позже. Ах это лето 1945 года! Война почти закончилась. Светомаскировка – не более чем предлог не включать свет при групповушках. Надпись наверху гласит: «В случае прямого попадания тотчас закрываемся». Это, конечно, шутка. Тем не менее где-то там, на дне залива, под утесами Палос Вердес лежит настоящая японская подводная лодка с настоящими мертвыми японцами, подорванная на глубине после того, как она потопила два-три судна вблизи калифорнийского побережья.
Откинув светонепроницаемую штору, пробиваешься, работая локтями, через плотную толпу переполненного бара. Здесь не продохнуть от табачного дыма; в шуме-гаме толпы пары обмениваются интимными авансами. Заигрывать здесь еще можно, но для драк выходят на улицу: даже врезать сопернику по морде элементарно не хватит места. Форменное безобразие, эти драки и залитые рвотой тротуары! Яростное мельтешение кулаков, тычки куда попало, головы драчунов отскакивают от кулаков в бампера припаркованных машин! А мощные лесбиянки-мотоциклистки работают кулаками куда жестче мужчин. Вой сирен – сигнал появления полиции; внезапный налет пляжного патруля. Девочки из гнездышек наверху спешат на выручку дебоширам – надо успеть затащить к себе приглянувшихся пьяных удальцов. Радуясь чуду спасения, наутро парочки уже милуются за завтраком. Автостоп подождет, и солдатики застревают здесь надолго, на часы, ночи, дни; наконец продолжают путь, увозя подбитый глаз, лобковую вошь с триппером и весьма смутные воспоминания о том, как и с кем.
Потом войне и ограничениям на бензин пришел конец. Стартовали дикие автогонки по дорогам, выжигая доступное теперь топливо, размечая путь до Малибу черными стертыми протекторами шин. Потом случилось дивное пляжное лето 1946-го. Волшебные жаркие ночи греха, племя голых дикарей в огнях костров на берегу океана – каждая пара и компания сама по себе, а до других им нет дела; дружным стадом купаются по ночам, жарят рыбу, танцуют под радио, совокупляются на песке безо всякого стыда. Джордж и Джим (только что встретившиеся) проводили тут же, на пляже, ночь за ночью; но и этого оказалось мало, чтобы потом, оглядываясь на то незабываемое бабье лето, насытить мучительно жестокий аппетит воспоминаний.
Автостопом разъезжающие служивые теперь редкость, многие уже семейные и курсируют меж ракетной базой и домом. Костры на пляжах запрещены, кроме специальных мест для пикников; там едят, сидя на скамьях за общими столами, – и никакого секса. И хоть былая слава вольницы давно позади, боги Хаоса еще не совсем оставили эти места, и кварталы на окраине Лас-Ондас у соседей на плохом счету. Почтенные граждане обходят их стороной. Риелторы не любят. Цены на недвижимость не растут. Мотели, даже новые, убоги и манят лишь желающих переспать ночь. Хотя угли от пылавших здесь костров дикарей уже давно поглотил песок, этот кусок пляжа захламлен и сейчас; стены над ним студенческая шпана охотно пачкает похабными словами, и найти здесь раковину куда труднее, чем использованные презервативы.
И слава бара «Правый борт» в прошлом, лишь верные завсегдатаи вроде Джорджа находят здесь ностальгические нотки. Давно исчезли пыльные морские трофеи и пожелтевшие групповые фотоснимки. Пройдет Новый год, интерьер обновят, точнее, осквернят, в угоду полчищам летних бледнокожих туристов. Уже установлен новый музыкальный автомат, под потолком висит новый телевизор; так что теперь, чуть повернувшись вправо, упираясь локтями в стойку, можно часами осоловело пялиться на экран. Что и делает шеренга посетителей у стойки, когда в бар входит Джордж.
Не слишком четко, но целенаправленно он идет к привычному столику в самом углу, откуда экран телевизора не виден. За соседним – тоже безучастная к телеящику пара дряхлых первых поселенцев, практикующих вялотекущий алкоголизм, развлекается бесконечным, по-своему любовно-безвредным препирательством: «старая кошелка», «хрен ты старый», «старая ты сука», «ты старый ублюдок»; злость без ненависти, брань без язвительности. И так до конца их дней. Остается надеяться, что им не грозит расставание, что умрут они в один день, в один час, в одной залитой пивом постели.
Обежав глазами бар, Джордж замечает одинокую фигуру в дальнем конце у двери. Молодой человек не смотрит телевизор; слегка улыбаясь и потирая пальцем внушительный нос, он сосредоточенно записывает что-то на обороте конверта. Это Кенни Поттер.
Сначала Джордж замирает, кажется, даже не реагирует. Затем медленная, многозначительная улыбка появляется на его губах. Наклонившись вперед, он изучает Кенни с восторгом натуралиста, заметившего розовое брюшко горного зяблика в городском парке. Минуту спустя он встает, вполне устойчиво пересекает бар и опускается на стул рядом с Кенни.
