– Нет, послушайте. – Джордж говорит искренне, он крайне удивлен и тронут. – Я в самом деле был бы рад, правда. Может, перенесем на другой раз?
– Ну конечно. – Но миссис Странк ему не верит, улыбаясь невесело.
Джорджу вдруг очень захотелось, чтобы она ему поверила.
– Я буду рад прийти. Как насчет завтра?
Ее голос сник.
– А, да, завтра… Хорошо бы, но боюсь, понимаете, завтра у нас будут друзья из долины, так что…
«Они могут заметить кое-какие мои странности, и вам будет неловко, – думает Джордж, – ну ладно, ладно».
– Да, я понимаю, – говорит он, – но можно же выпить и в другой раз, правда?
– О, конечно, – соглашается она с энтузиазмом, – и очень скоро…
Шарлотта живет на Соледад-уэй, узкой улице, идущей вверх по холму, которая ночью так плотно уставлена припаркованными по обеим сторонам машинами, что встречные водители разъезжаются с трудом. Если приехать в гости после того, как местные обитатели вернулись с работы, то скорее всего придется оставить машину за несколько кварталов, у подножия холма. Но Джорджа это не заботит, пешком от его дома до Чарли минут пять.
Ее дом почти на вершине холма, к нему ведут три пролета кривобокой деревянной лестницы: в сумме семьдесят пять ступенек. Перед ней обветшалая хижина, до потолка забитая потрепанными чемоданами и ящиками, в которых Чарли хранит весь ненужный хлам. Джим обыкновенно говорил, что гараж захламляют, чтобы был повод не тратиться на машину. Так это или нет, но Чарли категорически не желает учиться вождению. Если ей куда-то нужно, а подвезти некому, что же, значит, не судьба. Но соседи почти всегда ее выручают; они элементарно не способны устоять перед британским шармом – слабость, которой Джордж тоже умеет пользоваться, хотя и в иных сферах.
Ближайший к Чарли соседский дом находится на уровне улицы. Начиная подъем по ступенькам, можно рассмотреть убожество его домохозяйства через окно ванной комнаты (следует признать, что Соледад-уэй социально уровнем ниже, чем Камфор-Три-лейн). Ванная завешена трусиками и пеленками, резиновый баллон спринцовки закинут на душевой кран, шланг для прочистки труб брошен на пол. Соседских детей нигде не видно, но на склоне холма за их домом земля утрамбована до твердости кирпича, а из растительности живы только кактусы. Вверху на склоне установлено напоминающее виселицу сооружение, к которому крепится баскетбольное кольцо.
Склон со стороны дома Шарлотты все еще можно называть садом. Местами на его террасах еще видны цветущие розы. Но за ними не слишком хорошо ухаживают – когда Чарли в депрессии, страдают даже цветы. Выживать их колючим побегам приходится вперемешку с сорняками.
Джордж взбирается медленно, не напрягаясь. (Только молодые не смущаются запыхаться при подъеме.) Здешние лестницы можно рассматривать как летопись: некоторые до сих пор украшены автографами первых богемистых поселенцев, очевидно, адресованными карабкающимся на четвереньках поддатым гостям. «Вверх и вперед». «Держись». «Совсем ты плох, приятель». «Не помри здесь!» «Это ли не рай?»
Воистину лестницы эти обернулись посмертной местью колонистов тем, кто занял их место, особенно современным домохозяйкам; здесь фактически невозможна новомодная облегчающая труд механизация. Если исключить фантазии о гигантском подъемном кране, все приходится носить наверх на руках – другого способа затащить сюда что-либо не существует. Холодильник, плиту, ванну, мебель – все это втащили в дом Чарли сильные руки яростно матерящихся мужчин, получивших затем заоблачную плату плюс тройные чаевые.
Чарли встречает его, когда он уже почти наверху. Она, очевидно, поджидала его, опасаясь каких-либо изменений в его планах в самый последний момент. Они встречаются, обнимаются на крошечном ненадежном крыльце перед входной дверью. Джордж ощущает всю мягкость прижавшегося к нему пышного тела. Затем она резко отстраняется, энергично хлопнув его по спине, давая понять, что не собирается перегружать его эмоциями; ей не чуждо чувство меры.
– Проходи внутрь, – говорит она.
Прежде чем последовать за ней, Джордж бросает взгляд через неширокую долину туда, где вдоль невидимого сейчас океана сияет линия фонарей на променаде у пляжа. Стоит тихая безветренная ночь, внизу слоистый морской туман размывает свет от окон домов. Отсюда, с ее крыльца, когда туман особенно густой и дома́ внизу не видны, а фонари кажутся мутными пятнами, гнездышко Шарлотты кажется удивительно далеким от всего мира.
Дом ее – простая прямоугольная коробка, один из тех построенных после войны сборных домов, которые так превозносила пресса, уверяя, что за ними будущее; но они не прижились. Пол покрывают татами, декор – в духе магазина восточных подарков. Фонарь чайного домика у двери, позвякивающие на ветру колокольчики на окнах, огромный красный бумажный воздушный змей в виде рыбы на стене. Два свитка с рисунками: разъяренный японский тигр свирепо рычит на пикирующего (американского?) орла; и сидящее под деревом божество с бороденкой из полудюжины волосков, длиною футов в двадцать. Три низкие кушетки завалены милыми шелковыми подушечками, слишком несерьезными для чего-то, кроме швыряния в гостей.
– Надо же, я только что заметила, как здесь пахнет кухней! – восклицает Шарлотта.
Так и есть. Но Джордж дипломатично уверяет ее, что запах чудесный и у него разыгрался аппетит.
– Собственно, я решила приготовить необычное жаркое. Нашла его в путеводителе по Борнео, который мне дала Мирна Кастер. Правда, рецепт не слишком понятный, так что я пофантазировала немножко. Хотя прямо об этом не пишут, я подозреваю, это надо готовить из человечины. А я использовала остатки окорока…
Она намного младше Джорджа – будет сорок пять в следующий день рождения – но, подобно ему, с цепким упорством борется со старостью. Если судить по фотографиям, она была очень хороша: большие серые глаза в сочетании с мягкой юношеской свежестью. Теперь у нее увядшие щеки, нездорового цвета кожа, а волосы, некогда окружавшие лицо пышным ореолом, не слишком опрятны. И все же она держится. Наряд гротескно смел и совсем не льстит ее фигуре, но очень мил: расшитая деревенская блуза в смелых красно-желто-фиолетовых тонах с закатанными до локтей рукавами, цыганистая мексиканская юбка с запа́хом, ковбойский клепаный пояс. Только когда собираешься надеть сандалии на босу ногу, разве не следует делать педикюр? (Может, помешал подспудный пуританизм, свойственный среднему классу центральной Англии?) Джим однажды так прокомментировал аналогичный ее наряд: «Я вижу, вы присвоили себе здешний национальный костюм, Чарли». Она засмеялась, не обидевшись и не поняв смысла. До сих пор не понимает. Чарли считает это праздничным калифорнийским нарядом и уверена, что ничем не отличается от соседки миссис Пибоди.
– Я тебе не говорила, Джо? Думаю, что нет. У меня есть целых два новогодних решения – но их можно не откладывать. Первое: надо наконец признать, что я ненавижу бурбон. – В ее устах это звучит, как ненависть к династии. – Я с самого приезда сюда это скрывала – все потому, что Бадди его любил. Говоря откровенно, теперь кого я обманываю?
