– Я не лгу! Я у неё просто спросила… один раз, но решала сама.
– Я бы ещё, возможно, поверила, не знай я тебя. Но, Ракитина, какое сама? И вообще, я ведь спрашивала у Долговой, она призналась, что помогла тебе.
– В одном задании! Да и то просто подсказала. Но остальные я сама решила…
– Ну вот, а только что ты утверждала, что вообще все задания сама решала. На ходу выкручиваешься!
– Ладно. Не верите? Так давайте я первый вариант решу, хоть прямо сейчас, при вас. Убедитесь…
– А у меня других дел нет, по-твоему, да? И времени вагон в конце года, чтобы с тобой тут индивидуально сидеть…
Мы минут десять препирались с математичкой. Я чуть ли мамой не клялась, что кроме последнего задания всё остальное решала сама – бесполезно. Просила по-хорошему, требовала, злилась – глухо. Меня аж трясло от этой непробиваемой предубеждённости.
– Вы не имеете права! – в запале выкрикнула я.
– Ах, ты права качать тут будешь? – почти орала математичка. – Да кто ты такая? Будет ещё мне всякая сопля указывать… Так вот, красавица. Все оценки я уже выставила в журнал, и у тебя за второе полугодие выйдет двойка. А значит, и за год. А значит, к выпускному экзамену тебя не допустят, и аттестата тебе не видать. Уйдёшь из школы со справкой…
С трудом сдерживая слёзы, я вылетела из кабинета математики. Ну какая же сволочь она! Какая гадина!
В придачу два восьмиклассника едва не сбили меня с ног – великовозрастные придурки носились по коридору с дурными воплями и хохотом. Устоять я, конечно, устояла, но из-за этих идиотов оторвалась ручка у сумки.
Я присела на подоконник, пытаясь как-нибудь приладить оборванный конец. Мимо грузно, но с важным видом прошествовала Кувалда, сделала вид, что не видит меня. Лучше бы я её не видела, вообще никогда. Кувалда держала в руках журнал. Наш, наверное. Зашла в учительскую, а через полминуты снова выплыла, уже с пустыми руками.
А дальше всё случилось быстро, бездумно, спонтанно. Прозвенел звонок, гвалт стих, коридоры вмиг опустели.
Я ещё несколько секунд сидела на подоконнике, гадая: идти на следующий урок или... Потом решила рискнуть и заглянула в учительскую – там тоже оказалось пусто. Буквально в двух шагах от двери – стойка с журналами, и наш у самого края.
Я осмотрелась по сторонам – ни души. Метнулась к журналу – тогда я хотела всего лишь посмотреть. Торопливо листая, нашла нужную страницу и чуть не задохнулась от возмущения: Кувалда не только выставила мне все двойки, она самым наглым образом не поставила ту четвёрку, которую я получила по геометрии две недели назад. Вот тогда меня и перекрыло…
Я схватила журнал, сунула его под фартук, выскочила из учительской и опрометью бросилась вниз. Хорошо, что по пути никто мне не попался.
Выбежала на улицу через чёрный ход. Там, в торце школы на небольшом асфальтированном пятачке стояла бочка. Обычная железная бочка. Завхоз наш время от времени сжигал в ней, как в печке, какую-то макулатуру. Собственно, для того она там и стояла.
Недолго думая, я зашвырнула журнал в бочку. Затем осторожно, чтобы не испачкаться в саже, заглянула внутрь. Журнал белел почти на самом дне. Оставить его так – было, конечно, глупо. Зря я его туда закинула, подумала задним числом. Уж лучше бы унесла куда подальше, а там…
Закусив губу, я постояла в нерешительности. Достать его оттуда? Но не так-то это просто, до днища я не дотянусь. Да и точно буду тогда похожа на трубочиста.
Я оглянулась на школу. С торца окон не было, что хорошо, но в любую минуту, в принципе, мог ещё кто-нибудь выйти… Тот же завхоз.
Тогда я обогнула здание, пересекла школьный двор, вышла за ворота и устремилась через сквер к булочной – ближайшему магазину. Купила там на кассе коробок спичек и помчалась обратно.
Я совру, если скажу, что вообще ни о чём не думала. Перед тем, как спалить журнал, я всё же колебалась, но решила – что уж теперь, терять всё равно нечего, и чиркнула спичкой…
***
Огонь, как назло, занялся не сразу. Горящая спичка, не долетая до дна, гасла. Пришлось мне вырвать из тетради листок, поджечь его и, точно маленький факел, опустить вниз.
Убедившись, что пламя наконец охватило обложку журнала, я вернулась в школу, всё так же незамеченной. Прошмыгнула в уборную – как я там ни осторожничала, всё равно перемазалась в саже. Хорошо ещё – успела привести себя в порядок до звонка. И особенно хорошо, подумала трусливо, что каким-то чудом я никому не попалась. Глупая.
Осознание содеянного настигло меня на уроке.
Я вроде только начала успокаиваться, потому что до той минуты пребывала в каком-то диком нервном напряжении, как вдруг точно молнией пронзила меня мысль: что же я натворила?
А вместе с осознанием пришёл страх. И этот страх буквально затмевал разум – я не улавливала слова Раечки, слышала, но не понимала их смысл.
Тянулись минуты, но страх не стихал, наоборот, всё сильнее накатывал волнами, вызывая приливы тошноты, скручивал узлом внутренности, сжимал, будто удавкой, горло.
Я даже расстегнула верхнюю пуговку платья – казалось, что действительно сейчас задохнусь. По тому, как наши стали на меня оглядываться, и выжидающему взгляду Раечки, я догадалась, что она меня о чём-то спросила. Но не могла наскрести в себе сил хотя бы подняться из-за парты.
А минут за пять до конца урока дверь распахнулась, и в кабинет вошла Эльвира Демьяновна. Встала перед классом – лицо белое как полотно, брови сведены к переносице. Следом протиснулся завхоз, но остановился на пороге. И я, каменея от ужаса, поняла – это конец. Они явились по мою душу…
Глава 31. Таня
Какой же я была беспросветной дурой!
Теперь я отчаянно мечтала отмотать время назад, хотя бы до того момента, когда проникла в учительскую, как вор.
Ну, хорошо, не удержалась, посмотрела оценки, но… зачем я взяла этот проклятый журнал? Зачем сожгла его, ненормальная? Чем, вообще, я думала? И как могла надеяться, что об этом никто не узнает?
Когда завхоз вышел на крыльцо чёрного хода (как сам говорит, «подышать», а на самом деле – покурить, просто на территории школы это запрещено), сразу заметил дым, идущий из бочки. Он решил поначалу, что это мальчишки из баловства подожгли какую-нибудь ерунду. Кинулся тушить огонь, ну и обнаружил потом обгоревшие останки журнала. И сразу со своей находкой помчался к директору.
Само собой, поднялся шум. Это же такое ЧП: считанные дни до конца года, до экзаменов, а журнал уничтожен. Ещё и класс выпускной – это сразу по останкам определили.
Тогда, в классе, Эльвира Демьяновна спросила страшно тихим голосом: кто это сделал?
Я не могла сказать правду, я будто окаменела от страха. Даже, кажется, не дышала. Прозвенел звонок с урока, но никто не шелохнулся, не издал ни звука. Раечка, выпучив глаза, беззвучно открывала рот. Директриса тоже молчала, напряжённо глядя на нас. Потом, кивнув своим мыслям, произнесла:
