– Я не напишу сочинение, – отговорилась я.
И это тоже чистая правда. Вот химия – тут всё просто и понятно. И всё упорядоченно. Ты всегда знаешь, какая будет реакция, если соединить какие-то определённые элементы. Запомнил формулы – и все дела. А сочинения? Допустим, прочитала я «Поднятую целину» Шолохова. И книга мне даже понравилась. Но вот эти вопросы из плана к сочинению, что выдала нам Раечка, просто ставят меня в тупик: основная идея, скрытая идея, проблематика романа, образ Нагульнова, образ Островнова, роль Щукаря и тому подобное. С поэзией ещё хуже. Там вообще всё зачастую витиевато-метафорично. И я просто не понимаю смысла.
Раечка ставит за сочинения мне "три с минусом чёрточка пять", потому что пишу я всё-таки без ошибок, но приписывает всегда одно и то же: «не раскрыта тема».
Ну и сочинение – это полбеды. Главное – я не могу уехать отсюда. Не могу оставить маму, кто тогда за Катькой будет следить?
Ольга Фёдоровна расстраивается, она вообще ко мне добра, как будто мы родственники. Были бы все учителя на неё похожи, я бы, ей-богу, школу полюбила…
***
На первомайской демонстрации мы топали по привычному маршруту к площади Ленина. Пять километров, между прочим.
Правда, в мае это дело несравненно веселее, чем в ноябре. Солнце ласковое, небо голубое, птички заливаются, пахнет тёплым ветром и первой зеленью. Кругом красные «пятёрки» на флагштоках, знамёна, портреты Ленина и Брежнева, плакаты «Мир. Труд. Май», гвоздики, разноцветные шары. Пацаны-паршивцы пуляют острые камешки или осколки в шары, и те, взрываясь, обвисают тряпочкой под девчачий визг. В ответ – хохот.
И вообще все какие-то весёлые и бодрые, даже девчонки с растерзанными шарами. Все, кроме меня.
Я наоборот с тоской вспоминаю ноябрьскую демонстрацию, стылую, продуваемую всеми ветрами.
В этот раз я пристроилась позади них – Шевцова и Архиповой. Она, как всегда, вцепилась в его локоть и радостно щебечет: ах, какая весна нынче чудная! Ах, какая погодка! Володя, пойдём в кафе-мороженое после демонстрации? Дома надо быть? Обязательно? Гости? Эх… А завтра? Можно в кино пойти… В «Саянах» идёт сейчас «В моей смерти прошу винить…». Ах, уже видел?
В конце концов, слушать их нежный трёп мне надоело – ну сколько можно себя мучить?
Я отстала, прибилась к бэшкам и до площади брела уже с ними.
А дома меня ждал сюрприз. Сюрпризище!
К нам, а точнее, к маме в гости пришёл какой-то тип. Она сама его, разумеется, пригласила. И я не скажу, что этот сюрприз был приятный.
Вообще, мама накануне предупреждала, что зайдёт знакомый, но я особенно не вдумалась в её слова. Решила: ну забежит кто-то по делу, как вот иногда соседи заглядывают. По-настоящему, как оно у людей принято, в гости к нам не ходят.
А тип пришёл при параде – видно, что готовился: коричневый костюм в полоску, оранжевый галстук, шляпа. Притом и костюм, и шляпа, и галстук – это явно не его стиль. Смотрелось нелепо. Этакое седло на корове. Он и сам постоянно дёргал узел галстук, как будто задыхался, и плечами водил, как будто пиджак ему жал.
Однако мамин гость старался быть галантным. Принёс гвоздики и тортик в картонной коробке из кулинарии поблизости. Какой-то комплимент даже родил.
Я фыркнула и ушла в свою комнату. Пить чай с его тортом я, разумеется, отказалась. Сухой бисквит и масляные розочки – тоже мне счастье. Но даже если б и хотела – не стала бы. Не понравился мне мамин гость. Сам по себе не понравился, а он ещё и шутил постоянно и несмешно. Но гораздо больше не понравилось, как вела себя при нём мать. Она казалась какой-то неестественной, что ли. Хихикала над его глупыми шутками. Ну они, конечно, выпили. Я заметила бутылку портвейна.
Правда позже я маму пожалела, когда уже гость ушёл.
Она убрала посуду, потом пришла ко мне, стала рассказывать, какой он хороший человек, работящий, добрый и не пьющий (сегодня не в счёт, сегодня праздник). Я молчала. Тогда мама извинилась и вдруг заплакала. Я аж опешила. Мамины слёзы – это просто разрыв сердца. Я сразу залепетала: да, да, хороший, пусть, только не плачь и не расстраивайся.
Глава 30. Таня
После той стычки на геометрии, Кувалда и вовсе как с цепи сорвалась. Сначала она, увидев меня на пороге класса, заявила, что на свои уроки больше не пустит, только с матерью. На моё счастье, в кабинет за каким-то делом заглянула Эльвира Демьяновна. Ну и сказала своё веское слово.
Математичка на урок меня, конечно, впустила и даже вызвала к доске. И я – о, чудо – умудрилась у неё даже четвёрку получить. Но позже на алгебре она отыгралась по полной программе. Опять вызвала и просто забомбила вопросами про эти чёртовы логарифмические функции. В итоге, конечно же, снова двойка.
Вот честно, я чуть не расплакалась с расстройства прямо там у доски. А на следующий день… на следующий день экзекуция повторилась.
Причём сначала она проверила домашку, а я ведь уже учёная, постаралась – целый час накануне выводила формулы чуть ли не каллиграфическим почерком как в первом классе. Она посмотрела, сухо кивнула и… оценку не поставила, и вообще ничего не сказала. А потом, ближе к концу урока, опять вызвала к доске…
Нет, Кувалда больше откровенно меня не оскорбляла, но откровенно заваливала. Я и без того в математике не Лобачевский, а от стресса совсем туго соображала и путалась. И чем больше она напирала, тем сильнее я нервничала и ещё больше путалась. В конце концов, она с неприкрытым удовольствием влепила мне очередную двойку. И лицо у неё было такое: ну вот, что и требовалось доказать.
Эта математика вместе с математичкой мне уже снилась в кошмарах. Тут экзамены на носу, а она устроила педагогическую травлю.
Делать нечего, я пожаловалась матери. Ну как пожаловалась? Я же не маленькая, вроде как поделилась бедой. Но у матери свои представления об учителях, заложенные с детства. Там, в глухой деревне, где она росла, к учителям относились, как к небожителям. Их авторитет был велик и нерушим. Поэтому она и прежде в спорах с Раечкой всегда вставала на её сторону, и сейчас быстренько меня отбрила: сама виновата. Значит, не учишь, не готовишься. Учитель не может быть не прав, просто потому что он – учитель. И весь разговор.
