Квартира изменилась до неузнаваемости: голые окна, пустые шкафы, сиротливые лампочки вместо хрустальных люстр и кругом – громадьё коробок, тюков, чемоданов.
Родители суетились, нервничали, раздражались по каждому поводу, Надя истерила часами напролёт. И только в предпоследний день, когда отправили все вещи, навалилось вдруг какое-то обречённое безразличие.
Провожал нас бывший водитель отца. Собственно, от нашего дома на Сибревкома, теперь уже тоже бывшего, до вокзала минут десять на такси, и ехали мы почти налегке – взяли лишь пару чемоданов с самым необходимым, да сумку с провизией. Так что отцовский водитель, скорее, отдавал последние почести бывшему шефу.
***
За двое суток в пути я чуть умом не тронулся, честное слово. И дело было даже не в липкой духоте, не в тошнотворных запахах, не в детском плаче из соседнего купе. Самым тягостным оказалось все сорок восемь часов находиться с родителями и сестрой рядом, бок о бок, слушать беспрерывное брюзжание отца и Надино нытьё. Дома я хотя бы мог скрыться от них в своей комнате. А тут…
Поэтому когда поезд подкатил к местному вокзалу – двухэтажному коробу из серого камня с громоздким малопонятным барельефом на фасаде, я почувствовал себя почти счастливым.
Нас встречали. Причём на точно такой же чёрной «Волге», на какой возили отца в Новосибирске.
Ощущение счастья начало стихать, пока я оглядывал по дороге проплывающие за окном виды затрапезного городишки, и бесследно исчезло, когда мы заехали в наше новое жилище. Невозможно тесный подъезд: полутёмный предбанник и почти сразу лестница, ну и никакого холла, никакой консьержки в помине.
Квартира тоже не фонтан, во всяком случае, с прежней не сравнится. Четыре комнаты – одна другой меньше. И самая маленькая досталась, понятно, мне. Только коридор и кухня просторные.
Ещё и в воздухе стоял едкий запах нитроэмали, а на паркете бросались в глаза плохо отмытые белые пятна – видать, к нашему приезду наспех покрасили и побелили.
В общем-то, плевать. Человек ко всему привыкнуть может. Главное, есть где ото всех уединиться и ладно.
Отец тут же не преминул напомнить, как он в детстве ютился со своей матерью, бабкой, братьями и сёстрами в коммуналке и ничего. Вот только у самого вид при этом был совсем унылый.
Надя полночи ревела за стеной, мешала спать. К тому же от запаха краски голова разболелась.
Ненавижу этот город, хочу назад, домой, в Новосибирск...
Глава 3. Володя
Честно скажу, в школу я не рвался. Еще неизвестно, какая здесь школа, какой народ…
В принципе, вливаться в общество я не боюсь, привычен уже. Просто, наверное, боялся разочароваться ещё больше.
В понедельник утром заехал новый отцовский водитель, заодно и меня подбросил до школьных ворот, хотя тут всё близко.
Надя же изобразила умирающего от головной боли лебедя, и отец дозволил ей остаться дома. Мне такая милость не светила ни при каких обстоятельствах, так что я даже и не заикался.
И всё равно перед тем, как выйти из машины, пришлось выслушать очередную порцию внушений: не осрамись, не подведи, покажи себя и всё в таком духе. Замолк отец только потому, что прозвенел звонок. Его приглушённое дребезжание просочилось в приспущенное окно. За пару секунд школьный двор опустел.
Я выбрался из отцовской Волги, проводил машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом. Только потом неспешно двинулся к школе. Кстати, на удивление большой для такого городишки. Четырёхэтажная, белокаменная, с массивными колоннами и широченной парадной лестницей. Вот вам и глушь.
Я, задрав голову, уставился в изумлении на фигурную капитель, венчающую колонну, и споткнулся о нижнюю ступеньку. Кто-то хмыкнул. Я повернулся на звук.
Взгромоздившись по-птичьи, на перилах сидела девчонка. Оглядела меня равнодушно и отвела глаза.
Я же наоборот, пока поднимался, пялился на неё неотрывно. Очень уж она показалась мне похожей на Нину из «Кавказской пленницы». Даже причёска такая же, только чёлки нет.
Девчонка снова посмотрела на меня, и сходство с Ниной стало менее разительным. То есть лицо-то похоже, черты, глаза, волосы, а вот выражение… Нина была милой, нежной, обаятельной, а эта как будто внезапно ощетинилась. Взгляд стал колючим и злым. Губы плотно сжались. Даже плавные черты заострились.
– Чего уставился? – недобро бросила она. – Глаза сломаешь.
Смутившись, я пробормотал:
– Больно надо.
– Ну и топай, не спотыкайся.
Не глядя в сторону этой ненормальной, я решительно направился к дверям. Это её грубое «топай» окончательно перечеркнуло приятный глазу образ, который причудился мне поначалу. Вот же выдерга. Дура психованная.
В просторном вестибюле, прямо у входа, как часовые, стояли два пацана-пионера. Дежурные, догадался я по красным повязкам. Записывали опоздавших – у нас тоже такое было в ходу.
– Фамилия, класс, – робко подали голоса дежурные, испуганно глядя на меня снизу вверх.
Рядом с ними горой возвышалась суровая тётка гренадёрского телосложения, даже для меня огромная, а во мне, между прочим, честных сто восемьдесят пять сантиметров. От неё удушливо пахло «Красной Москвой», и у меня тотчас запершило горло. Но всё равно спасибо ей – соблаговолила довести меня сначала до завуча – той, правда, на месте не оказалось, затем – до директора, а иначе я бы наверняка плутал и плутал по пустым коридорам.
Ну а в класс меня проводила уже сама директриса. Эльвира Демьяновна. Она вышагивала по коридору неспешно и важно, словно плавучая баржа, и не умолкая рассказывала, какая у них замечательная школа, какие сильные учителя, как много выпускников добились всяческих высот, стали передовиками производства, ну и всё в таком духе.
Я кивал, скроив серьёзную мину, слушая её вполуха.
Перед дверью с табличкой «25» директриса приостановилась, повернулась ко мне.
– Сейчас у вас по расписанию литература в этом кабинете. Ведёт Раиса Ивановна, очень опытный педагог. Она же, кстати, ваш классный руководитель.
Я снова кивнул, не подозревая, что, втолкнув меня в кабинет, она вплывёт следом и продолжит пафосную речь только теперь уже не о школе, а обо мне.
