Знал бы он, как я ждала его появления – наверное, очень удивлялся бы. Я, конечно, вида не подавала – не то что Архипова, у которой от радости, похоже, в зобу дыханье спёрло – но на самом деле у меня как будто гора упала с плеч…
Глава 15. Володя
До конца четверти я так и не придумал, что делать с Ракитиной, хотя она у меня из головы не шла (вот честно, пропади она пропадом).
Думал про неё почти постоянно. Чаще с раздражением, но иногда… иногда я забывался. И вспоминал, как мы столкнулись на лестнице. Или как она стояла у доски, низко опустив голову, когда её разбирали. Такая вся подавленная. Сама покорность. И от этого… нет, больше не щемило, но всё равно было как-то странно, не по себе.
Хотелось об этом думать и не хотелось одновременно. Впрочем, нет, не так. Хотелось – совсем не то слово. Хотеть – это всё же какое-никакое волеизъявление. А тут о моей воле речи вообще не шло. Всё само получалось. И мысли лезли сами – теснились, гудели, разрывали голову.
Чёрт бы побрал эту Эльвиру, что навязала мне её. Сама бы ей попробовала помочь. Потому что вовлечь, приобщить… Это слова для собраний. А на деле – что? А главное – как?
Не на цепях же мне её волочь. Ведь понятно, что она меня с любой инициативой пошлёт куда подальше. Да и без инициативы тоже пошлёт. Я даже на расстоянии чувствую её неприязнь и холод.
И потом, куда вовлекать-то? Картошка давно закончилась. С макулатурой ещё в октябре отстрелялись. Шефство такой тоже не поручишь. Могу представить, чему она там научит подрастающее поколение… Смотр песни и строя по плану только в феврале. Разве что поручить плакаты к седьмому ноября рисовать…
Опять же, про работу в редколлегии после той стенгазеты даже заикаться кажется неуместным.
По правде говоря, с ней мне вообще всё неуместно.
Мы с Ракитиной, между прочим, даже не здороваемся. Она – не знаю, почему. Я – потому что нарывался уже на кривую ухмылку в ответ на приветствие, больше не хочется. Проще отвернуться и не замечать её.
В общем, ума не приложу.
В той моей школе, в Новосибирске, случалась похожая ситуация. Бывшего одноклассника вот так же прищучили за драку и повесили его перевоспитание на комсомольское бюро класса.
Но тот был сознательный малый, сам старался вернуть своё доброе имя. Его не то что вовлекать не пришлось, его порой тормознуть хотелось – уж так он измотал всех своей непомерной активностью. А этой, очевидно, плевать на всё.
В общем, я к Ракитиной даже не подошёл ни до каникул, ни после. Ни на демонстрации.
Хотя вру – на демонстрации я к ней всё же подошёл. Но не по делу, да и вспоминать об этом неудобно.
Вообще, это был большой сюрприз – увидеть её седьмого ноября возле школы. Я аж глазам не поверил в первый момент.
То она хоть что-то сделать для класса или школы «не нанималась», а то вдруг явилась, рано утром, среди каникул. Тогда как, по мне, легче пол в кабинете вымыть, чем пять километров брести толпой по заледенелой дороге с плакатом на перевес.
Да ещё и холод стоял собачий. Ветер дул в лицо, забрасывая колючим снегом. Прямо как в песне – вихри враждебные вились над нами.
Куртка у меня тёплая, на овчине, а всё равно пробирало до самых костей. Ну а Ракитина вырядилась в тонкую болоньевую курточку, дура. Чем вот думала?
Она шла передо мной, чуть наискосок, я поглядывал. Вся скукожилась, голову в плечи втянула, лучше бы оделась потеплее. Как бы не простудилась после этого крестового похода.
Чуть больше, чем за час мы добрались до площади перед горкомом. Какое-то время слушали папину речь с трибуны, потом ещё какого-то мужика.
Ну я не слушал, правда. Я пялился на Ракитину, которую уже заметно потряхивало. Ну и не выдержал – подошёл к ней. А у неё нос красный, как у клоуна, пальцы тоже аж багровые, губы – синие, глаза от ветра слезятся.
Я вытянул из-под воротника куртки шарф и отдал ей.
– Ч-что это? – уставилась на меня Ракитина в недоумении. Сама стучит зубами и трясётся.
– Шарф. Мохеровый. Тёплый. Надень под куртку, а то замёрзла совсем.
– Да не надо, – замотала головой эта дура.
Спорить я не стал, сунул ей в руки шарф, а заодно и тёплые перчатки, и отошёл в сторону.
Глава 16. Володя
Шарф и перчатки Ракитина вернула мне в первый же день после каникул. Правда, не лично. Передала почему-то с Олей Архиповой.
Я оглянулся – Ракитина сидела, как всегда, склонившись над тетрадкой, и опять что-то вычерчивала на полях. Ну и ладно.
Я тоже к ней не подходил, хотя Эльвира спросила, как ведётся работа. Я в ответ что-то многозначительно промычал.
А вообще, ну далась ей эта Ракитина? Прямо как крёстная матушка-фея с ней носится. А я скоро, похоже, буду обходить директрису за версту.
Ну а с Ракитиной, решил, подумаю ещё. Найду, куда её приткнуть. С нашими, в комитете комсомола, посоветуюсь.
Но долго тянуть и думать не пришлось – выход нашёлся сам. Точнее, его подкинула Раечка.
На своём уроке она объявила, что будет литературный вечер. От нас требуется номер, само собой, литературный.
– Даю вам полную свободу выбора, какое взять произведение, – сообщила Раечка. – Можно какие-нибудь хорошие стихи прочесть… или пьесу поставить… Необязательно программное. В общем, воля ваша, но чтоб без всякой диссидентщины.
Наши поначалу восприняли идею без особого энтузиазма, а я наоборот ухватился за эту мысль.
Когда-то в детстве я посещал драмкружок, было дело. И было весело. На репетициях мы вечно хохотали, как ненормальные. Над костюмами, над забытыми словами, над чем угодно, только дай повод.
Но сейчас я загорелся вовсе не из-за ностальгических воспоминаний. Я вообще к лирике не склонен. Просто сразу подумалось – сюда Ракитину и задействуем. Раз уж навесили на меня эту обузу.
Первым делом я решил взбодрить наших. Отмёл поэтические чтения, предложил поставить спектакль, заверив, что это и впрямь интересно. Улыбнулся девочкам – девочки тотчас меня поддержали. Для пущего эффекта рассказал пару забавных случаев из собственного «актёрского» прошлого. Короче, нужную атмосферу создал, и уже никто домой не спешил, никто не зевал и не смотрел на меня тоскливо. Наоборот, начался ажиотаж.
