– Мы все? – Я оглядываюсь на Пашу, продолжая обнимать свою девушку.
– Да. – Он вздрагивает. – Думаю, да. Наташ, ты не оставишь нас?
– Как?
– Отпусти мою руку.
Выходит, где-то там мы еще стоим в палате около моего тела? То есть это не просто сон, это еще и сон во сне? Даже Мицкевич, наверное, не знала о таких фокусах.
Наташа исчезает, и я остаюсь с Пашей один на один в своей памяти.
– Слушай… – Он пристально смотрит на меня, как будто не может решиться на что-то. – Ты спас меня. И я хочу помочь тебе в ответ.
– Что, можешь вытащить меня из комы?
– Могу. – Он до подозрительного серьезен. – Но твоя психика нестабильна.
Опять двадцать пять! Им не надоело делать из меня гребаного шизоида? Даже сейчас вместо благодарности я слышу, что я какой-то не такой! Ладно Фомин с Мицкевич, но Паша… Не мог, что ли, вырасти не такой занудной задницей?
– О'кей. – Ссориться с человеком, который влез ко мне в мозги, так себе затея.
– Я серьезно, – напирает он. – Давай договоримся, что после того, как ты оклемаешься, я поработаю с тобой. Как врач.
– Издеваешься?
– Ничего такого. Я не собираюсь лечить тебя и чем-то пичкать. Считай, бесплатный психоанализ.
– Разберемся, – уклоняюсь я.
– Нет, пообещай. Я специально не стал говорить это при Наташе, но от тебя мне нужно согласие.
– Шантажируешь? Вот же… От осинки не родятся апельсинки.
– И все-таки. – И таращится на меня, как упертый баран. Такой момент испортил! Минуты не прошло, как я вернул свою девушку, а он нудит и нудит про свое. Всем своим видом показывает, что не выпустит меня, пока я не пообещаю. Детский сад! Маминым здоровьем, может, поклясться?
– Хорошо, – делаю вид, что согласен. Дружба с Лией не прошла даром, а уж она-то умеет изображать то, что людям хочется видеть.
Паша сосредоточенно кивает, и мы снова оказываемся в палате. Наташа уже там, разглядывает мое безжизненное тело.
– И что дальше? – кидается она к Паше. – Получится его вернуть? Что-то ведь можно сделать? Ты ведь можешь прийти сюда как врач? Или перевести в другую больницу…
– Он здесь не из-за физических травм. Его душа… ну, или астральное тело, как вам угодно, оторвана. Я не могу сказать, это из-за грузовика или оттого, что он расщепил время, изменил ход событий…
– Какая разница из-за чего? – Я начинаю терять терпение. – Ты же сказал, что сможешь вытащить меня отсюда!
– Ну формально не вытащить, а втащить. – Он переводит взгляд с меня на мое тело и обратно. – Так… Встань вот сюда, – указывает на место перед койкой. – Расслабься. Закрой глаза… Отлично. Теперь падай.
– А?
– Падай назад!
– Слушай, я даже сесть не могу! Как поплавок, только вертикально.
– Падай! – орет он. – Ну же, давай! Не бойся, просто позволь себе упасть!
– Я не…
– Да что ж такое… – И он со всей дури толкает меня кулаком в грудь.
Мурад открыл глаза, дернулся, чтобы дать сдачи, но вместо Паши увидел только пустую палату. Бешено заверещали аппараты, влетела медсестра, принялась укладывать буйного пациента обратно.
– Успокойтесь, все хорошо, вы в больнице. Сейчас я позову доктора.
Мурад вывернулся, сорвал с лица кислородную маску. Попытался отклеить трубку, вставленную в ноздрю, но только закашлялся.
– Уберите все это, – прохрипел он. – Дайте мне встать!
– Андрей Львович! Бероев буянит!
Хлопнула дверь, и Мурад увидел тучного седого врача.
– Давно пришел в себя?
– Вот только услышала.
– Ну что, сами успокоимся или помочь? – Врач склонился над Мурадом.
– Пустите, я хочу встать! Я не болен!
– Тамарочка, диазепам приготовь…
– Нет! – Мурад откинулся на подушку, осознав, что бороться бесполезно. – Не надо. Я в норме, просто устал лежать…
– Ну ничего, бывает. Держать вас тут дольше положенного никто не будет. Сейчас состояние стабилизируется, переведем в общую палату. Да? – Андрей Львович дождался молчаливого согласия и удовлетворенно улыбнулся. – Вот и славно. Кома – это не шутки. Зонд мы сейчас вынем, кровать приподнимем. И маму порадуем. Как зовут, помним?..
Мурад терпеливо отвечал на очевидные вопросы и делал все, чтобы врач наконец оставил его в покое. Дождался прихода матери, стойко вынес ее слезы и упреки в том, что блудный сын не жалеет ни себя, ни своих близких. Все это были сущие пустяки по сравнению с тем, что ему довелось пережить. И уж тем более с тем, что только предстояло.
– Хорошо, мам, я соглашусь на лечение, – как можно ровнее произнес он. – Фомин рекомендовал мне психиатра, и я готов с ним работать, о'кей?
– Какого еще психиатра?
– Доктора Павла Мицкевича. Дай телефон, я найду его номер.
– Мы с Валерой считаем, что стоит оградить тебя от прежних контактов… – Мать дрожащими руками вцепилась в сумочку. – И я не думаю, что стоит…
– Ма-ма. Телефон верни, пожалуйста. Либо так, либо я сбегу отсюда на фиг, и ты меня больше вообще не увидишь.
– Но Мурочка, зачем ты так с нами? Я тебе ничего плохого не делала!
Мурад проглотил список поступков, доказывающих обратное, и медленно выдохнул:
– Дай. Телефон. И выйди, чтобы я мог позвонить.
Уговоры были долгими, но мать все же сдалась и, трагически всхлипывая, оставила сына наедине с гаджетом. Мурад убедился, что дверь в палату плотно закрыта, приподнялся на локтях и набрал Лию.
– Ну как ты? – выдохнула она в трубку после первого же гудка. – Паша только проснулся, все рассказал. Я хотела приехать, но твоя мама велела не звонить и…
Мурад стиснул зубы и крепче сжал телефон.
– Ничего, забей. Я в норме. Скажи Паше, чтобы он поговорил с матерью, взялся меня лечить и вытащил отсюда.
– Лечить? От чего?
– Господи, да ни от чего! – раздраженно прошипел Мурад. – Просто скажи ему, о'кей? Главное сейчас – выйти, у нас полно дел.
– Каких?
– Ты правда не понимаешь? Нам надо найти остальных сомнаров, собрать их. Продумать место, условия… Мы должны наверстать все, что создала Мицкевич в другой реальности. Вот только сейчас, – Мурад улыбнулся, – мы все сделаем правильно.
18. Спи, если не боишься правды
Наташа
НЕТ, Я ЗНАЛА, что Мурад – мажор, но чтобы вот так… Даже у Криса жилище поскромнее. Поднимаюсь по широкой лестнице: кованые перила, ковры, картины… Человек, который все это выбирал, явно считает себя как минимум графом. Мурад говорил, что живет в доме отчима. Еще и фыркал на его счет. А по мне, так если тебе дают жить в таких хоромах, жаловаться грех.
