– Вздор! – заявил Хэл. Но его рука слегка дрожала, когда он поднял чайник, и крышка застучала. Он увидел, что Гарри заметил это, и осторожно поставил чайник на место.
Король дает, король и забирает. Хэлу потребовались месяцы скрупулезной работы на перевооружение отцовского полка и – что важнее – на поиски приличных офицеров.
– Писаки… – начал Гарри, но Хэл оборвал его резким жестом:
– Я знаю.
– Нет, ты не…
– Знаю! Не будем говорить об этом, черт побери.
Гарри тихо заворчал, но подчинился. Он взял чайник, налил обе чашки и подвинул одну Хэлу.
– Сахар?
– Пожалуйста.
Полк – в его возрожденном виде – еще не бывал в деле; он был укомплектован лишь наполовину, и многие солдаты не могли отличить один конец мушкета от другого. Это был лишь скелет полка, и хотя по большей части офицеры были хорошие, надежные, но только горстка таких, как Гарри Кворри, были лично привержены Хэлу. Любое давление, намек на скандал – ну, на новый скандал, – и все рухнет. Остатки жадно подберет или растопчет Реджинальд Твелвтрис, очерненная память об отце Хэла так и останется обесчещенной навеки, а его собственное имя и дальше будут валять в грязи – газетные писаки изображают его не только рогоносцем, но и сумасшедшим убийцей.
Ручка его фарфоровой чашки внезапно отломилась и полетела через стол, ударившись со звяканьем о чайник. Сама чашка разломилась, и чай потек по его руке, намочив манжет.
Хэл тщательно сложил две половинки чашки и стряхнул с руки заварку. Гарри ничего не сказал, только поднял черную мохнатую бровь.
Хэл закрыл глаза и несколько мгновений дышал носом.
– Ладно, – пробормотал он и открыл глаза. – Первое – петиция Твелвтриса. Она еще не была одобрена?
– Еще нет. – Гарри понемногу успокаивался, и это придало Хэлу чуть больше уверенности в умении владеть собой.
– Тогда ладно. Значит, первым делом надо остановить петицию. Ты лично знаком с министром?
Гарри покачал головой.
– А ты?
– Я встречался с ним однажды, в Эскоте. Сделали дружескую ставку. Впрочем, я выиграл.
– Плохо. – Гарри забарабанил пальцами по салфетке, потом бросил взгляд на Хэла: – Может, ты попросишь свою мать?
– Исключено. Вообще-то, она во Франции и возвращаться не намерена.
Гарри знал, почему вдовая графиня Мелтон была во Франции – и почему Джон был в Абердине, – и неохотно кивнул. Бенедикта Грей знала многих, но самоубийство ее супруга накануне ареста в качестве якобита и предателя отгородило ее от тех кругов, где Хэл мог бы найти влиятельных защитников.
Затянувшееся молчание не нарушило даже появление Нэсонби с новой чашкой. Он налил в нее чай, забрал осколки и исчез, словно кот, так же неслышно, как и появился.
– Что конкретно говорится в той петиции? – спросил наконец Хэл.
Гарри скорчил гримасу, но ответил:
– Что ты убил Натаниэля Твелвтриса, потому что без всяких на то оснований заподозрил, что он… э-э… состоял в связи с твоей женой. Будучи в плену этих беспочвенных иллюзий, ты совершил убийство. Таким образом, ты по своему душевному состоянию не способен командовать…
– Беспочвенных? – повторил Хэл. – Совершил убийство?
Гарри поспешно забрал у него чашку.
– Мелтон, ты знаешь так же хорошо, как и я, правда – это в конечном итоге то, во что ты можешь заставить людей поверить. – Он осторожно поставил полную чашку чая на блюдце. – Подлец был чертовки осторожен, Эсме, очевидно, тоже. Не было ведь никаких слухов про их связь, пока не появилась новость, что ты застрелил его на собственной лужайке для крокета.
– Он сам выбирал место! И оружие!
– Я знаю, – терпеливо сказал Гарри. – Я там был, вспомни.
– За кого ты меня принимаешь? – огрызнулся Хэл. – За идиота?
Гарри игнорировал его.
– Конечно, я буду говорить то, что знаю, – что это был легитимный вызов и что Натаниэль Твелвтрис принял его. Но его секундант – тот парень по фамилии Бакстон – погиб в прошлом месяце под Смитфилдом при несчастном случае с каретой. А на той крокетной лужайке больше никого не было. Это, несомненно, дало Реджинальду возможность попытаться обвинить тебя – ведь никаких независимых свидетелей нет.
– О… черт! – Сардины зашевелились у него в животе.
Гарри вздохнул, отчего натянулись швы на его мундире, и опустил взгляд на стол.
– Я… прости меня. Но… есть какое-нибудь доказательство?
Хэл сумел выдавить из себя смех, сухой как опилки.
– Их связи? Думаешь, я убил бы его, если бы не был уверен?
– Нет, конечно, нет. Я лишь имею в виду – ну… черт побери… она просто… сказала тебе? Или, может, ты… э-э… видел…
– Нет. – Хэла мутило. Он тряхнул головой, закрыл глаза и пытался вздохнуть полной грудью. – Нет, я никогда не видел их вместе. И она не… не говорила мне прямо. Это были… это были письма.
Она оставила их в таком месте, где он точно должен был их найти. Но зачем? Это был один из вопросов, которые убивали его. Она так и не сказала ему зачем. Просто из чувства вины? Или она устала от той связи, но ей не хватало сил покончить с ней своими силами? Или хуже – она хотела, чтобы он убил Натаниэля?
Нет. Ее лицо, когда он вернулся в тот день, когда сказал ей, что он сделал…
Он уткнулся лицом в белую салфетку, и перед его глазами прыгали белые и черные точки. Он ощущал запах крахмала, пролитого чая, сардин с их привкусом моря. Околоплодных вод Эсме. И ее крови. О господи, только бы меня не стошнило…
3
Ирландские телохранители
Лондон, май 1744 года
Минни лежала в постели и обдумывала, каким будет ее первый день в Лондоне. Рядом с ней на подносе лежали остатки ее завтрака. Она приехала накануне поздно ночью, и у нее даже не было сил, чтобы рассмотреть покои, забронированные для нее отцом – несколько комнат в особняке на Грейт-Райдер-стрит, – «удобные для всего», как он заверил ее, вместе с горничной и блюдами из кухни, расположенной в цокольном этаже.
Ее переполняло пьянящее чувство свободы с того момента, когда на пристани в Кале она нежно попрощалась с отцом. Она до сих пор чувствовала удовольствие от этого, оно медленно и приятно, словно квашеная капуста в горшке, бурлило под ее корсетом, однако ее врожденная осторожность держала крышку закрытой.
Перед отъездом она выполнила несколько дел, в том числе и за пределами Парижа, но они были несложные. Так, она навестила родственников скончавшегося библиофила и, выразив соболезнование, освободила их от громоздкого наследства – она заметила, что почти никто не считал библиотеку особой ценностью. Даже в таких поездках ее всегда кто-нибудь сопровождал: обычно упитанный семейный мужчина средних лет, все еще способный ворочать ящики и устранять мелкие проблемы, но не настроенный приставать к семнадцатилетней девушке.
