Я посмотрел в интернете, за какие преступления дают тридцатилетний тюремный срок. И пришел в ужас. Убийство, отравление, акты варварства, вооруженное ограбление, вымогательство, похищение или незаконное лишение свободы, и это еще не самое худшее. По статистике, в общем числе преступников, отбывающих заключение, доля женщин составляет менее четырех процентов, а это значит, что моя мать, скорее всего, душевнобольная. Опаснейшая психопатка. Я должен радоваться, что она меня бросила.
Одно несчастье спасло меня от другого.
– Да, но все-таки… – не сдается Пакита.
Она смотрит на меня взглядом наказанного ребенка. И мне начинает казаться, что я – последний мерзавец.
Я перевожу взгляд на Насара. Он качает головой, словно хочет сказать: «Вообще-то она не так уж и не права»…
Боюсь, придется их огорчить: я не меняю своих решений. Сказал, что не поеду в Ренн, – значит, не поеду.
* * *
Охранник тюрьмы любезен, как цепной пес.
Я назвал ему свою фамилию, адрес, цель посещения, даже предъявил удостоверение личности, но он все еще сверлит меня подозрительным взглядом. И отводит глаза только затем, чтобы опасливо взглянуть на фургон, припаркованный прямо перед его будкой.
За рулем сидит Насардин, он на предельной громкости слушает песню Шерифа Хеддама и неотрывно смотрит вдаль, у него трехдневная щетина и вызывающе арабская физиономия.
Охранник рассматривает его с профессиональным недоверием ровно столько времени, сколько нужно, чтобы мысленно составить фоторобот, потом снова переключается на меня.
В нем чувствуется настороженность.
Я повторяю:
– Мне сказали, что здесь находится моя мать.
Он опять таращится на меня, и от его взгляда во мне вспыхивает чувство вины. Не могу сказать, чем именно я провинился, но, по-видимому, чем-то серьезным.
– «Сказали»? Кто вам сказал?
– Моя тетя.
– Ваша тетя?
Интересно, долго он будет повторять за мной? Но я не сдаюсь:
– Да, моя тетя.
Он ждет продолжения.
Я излагаю приемлемую версию своей биографии: с детства жил за границей, все связи с семьей оборваны, вернулся во Францию только три дня назад, не знал, что мама здесь, а тетя мне…
– …Да, понятно. В каком отделении находится ваша мать?
– Что?..
– В следственном изоляторе или в пенитенциарном центре?
– Э… Хм… Не знаю.
Я уже жалею, что поддался на уговоры Пакиты, растаял от ее проникновенного голоса: «Подумай, зайчик, она же все-таки твоя мама!.. И ведь Ренн это не так уж и далеко, давай съездим, проветримся». – Как ее зовут? – Охранник явно раздражен.
– Катрин Негруполис.
– Диктуйте по буквам. Н… Е… Г… Подождите, не так быстро… Р… У… Скажите, эта дама с вами?
Я оборачиваюсь. Напротив будки стоит Пакита – в мини-юбке, шубке из искусственного меха под леопарда и ботфортах. Она размахивает руками в знак приветствия и зазывно улыбается.
– Да, мы с ней друзья.
– Она не может заниматься этим здесь. Скажите ей, или я сейчас же вызову полицию.
Вздохнув, он цедит сквозь зубы:
– Ловить клиентов перед воротами тюрьмы черт возьми, в каком мире мы живем!
Затем добавляет погромче:
– И скажите этому месье, чтобы он убрал свой фургон, перед проходной парковаться запрещено. Тут вам не каток и не боулинг.
Я делаю знак Насардину, чтобы мигом отогнал машину подальше, и иду объяснять Паките, что строить глазки тюремным охранникам категорически запрещается.
Пакита удивлена:
– Я не строила глазки! Я приглашала его подойти за блинчиком. Спроси, какие он больше любит. Я принесу прямо в будку, если ему нельзя оттуда вылезать.
Я отвечаю, что это не очень удачная идея, поскольку тюремным охранникам нельзя не только вылезать из будки, но также и лакомиться блинчиками, и что, если она не оставит его в покое, он может разозлиться.
– Может, тогда лепешку из гречневой муки? Если он сладкое не любит?
– Нет, и лепешку не надо.
Пакита разочарована.
– Я думала, если их угостить, они лучше к тебе отнесутся…
Я целую ее в щеку, говорю, что на улице холодно, и пусть она подождет меня в тепле, рядом с Насардином, или еще лучше: пусть прокатятся по городу, а я им позвоню позже. Затем я возвращаюсь к будке охранника.
Н… Е … Г… Р… У… П… О… Л… И… С.
Катрин Негруполис.
Охранник просматривает списки, качает головой:
– Здесь такая не значится.
Вот так сюрприз. Я уже собрался развернуться и уйти, как вдруг меня осенило.
– Может, она у вас под девичьей фамилией?
– Почему? Она развелась?
Мне хочется ему сказать, что я об этом понятия не имею и что он меня уже здорово достал, но, поскольку я трус и мне неизвестна широта его полномочий, я сдерживаюсь, чтобы не сорвать свою миссию и не угодить на ночь в камеру.
– Да, – отвечаю я с глупым видом.
– У вас, наверно, уйма времени, вам его совсем не жалко. Так какая у нее девичья фамилия?
– Буко, как название города. Катрин Буко.
– Буко как?..
– Просто Буко. По названию города.
Охранник выразительно смотрит на меня, словно желая спросить: ты что, издеваешься?
В других обстоятельствах я бы так и сделал, но сейчас внутренний голос подсказывает: не надо, момент неподходящий. И я бесстрастно диктую ему фамилию по буквам.
Он снова просматривает списки.
– Нет, и Катрин Буко у нас не значится. Вы уверены, что она здесь?
– Так говорит моя тетя. Она здесь уже почти тридцать лет.
– Ну, если тридцать лет, значит, она в пенитенциарном центре… Только вот в списках я ее не нахожу. Может, перевели куда-нибудь? Надо спросить у коллеги.
Охранник, не оборачиваясь, зовет коллегу. Это словно его двойник, только постарше. Молодой объясняет пожилому, в чем дело.
Пожилой слушает, время от времени кивает с понимающим видом, негромко спрашивает: «Как фамилия?» – делает строгое лицо, поворачивается ко мне и говорит:
– В каком отделении находится ваша мать?
Затем:
– Вы уверены, что она здесь?
Мне кажется, однажды я уже прожил это мгновение, причем совсем недавно.
Не дождавшись ответа, он обреченно произносит:
– Сегодня вы в любом случае с ней не увидитесь, по четвергам и пятницам у нас нет свиданий. Изучите расписание, оно висит там, на доске.
