У меня в голове теснятся бесчисленные образы, воспоминания. А временами опять начинаются приступы неконтролируемого смеха, правда, уже не такие долгие, и я, пока раздеваюсь, всеми силами стараюсь их сдержать.
Насардин дал мне вместо пижамы майку строителя, очень красивого ярко-оранжевого цвета. Я складываю на стул свои похоронные одежды. Мне становится смешно, и я думаю, что выбирать костюм, в котором тебя предадут земле, – это старческая блажь. Более того, носки с медвежатами начинают мне казаться несколько безвкусными.
Я укладываюсь на диван, у меня слипаются глаза, пора спать. Остальное досмотрим завтра, ибо, в конце концов, завтра – другой день, как было сказано в одном старом фильме.
Завтра – другой день…?
Ай-ай! Мне уже не хочется спать. Я сажусь, затем встаю. Ну хорошо, я не умер, но по какой причине? Я задумываюсь, напрягаюсь, нервничаю, бегаю из угла в угол по чертогу своих мыслей, выбрасываю все из ящиков, как человек, который опаздывает и лихорадочно ищет ключи от машины.
Мне необходимо найти какое-то объяснение, причем правдоподобное, даже если в такой ситуации ничто не может быть правдоподобным, – иначе я сойду с ума.
Как насчет даты? Что, если это просто ошибка в дате?
Я представляю, как мой отец, охваченный радостью отцовства (хоть и слегка омраченной невеселыми перспективами), сообщая в мэрии о моем рождении, указывает не то число. Я чувствую, что бледнею. Я таю и рассыпаюсь, как кусочек сахара в теплой воде. Возможно ли, что произошла путаница? Что я родился не пятнадцатого, а шестнадцатого числа? Если так, то… Я смотрю на часы. Если так, то мне осталось жить 11 часов, 15 минут и 8 (… 7-6-5-4-3…) секунд. Сегодня с 11 часов утра я только и делаю, что хохочу как идиот, а между тем, если эта гипотеза верна, я понапрасну измял похоронный костюм и явлюсь на свидание со Смертью в совершенно неподобающем виде.
Я пытаюсь взять себя в руки, рассуждать спокойно. Нет, мой отец не мог так ошибиться. Это исключено. Человек, который ежедневно зачеркивает очередное число на календаре, не может перепутать дату.
При моем появлении на свет присутствовала тетя Жизель. Отец был на работе, и именно ей довелось оказать поддержку матери в этот ответственный момент. Она рассказывала мне об этом раз триста. Так вот, из глупого суеверия она никогда не отмечала мой день рождения в тот самый день, когда я родился. Она готовила праздничный пирог только на следующий день. Большой шоколадный пирог, посыпанный разноцветным сахарным драже. Правда, тетушка не использовала красные шарики (рана), зеленые (отрава), коричневые (погребение) и синие (утопление). Оставались только желтые, которые, по ее мнению, плохо действовали на печень, но это было не так страшно, как все остальное. На следующий день, то есть 16 февраля. Значит, я родился 15-го, ошибки быть не может.
Я погружаюсь в сложные расчеты с поправками на летнее время и зимнее время, но это мне ничего не дает: все мужчины в моей семье умерли в день своего рождения, на какое бы число он ни приходился.
Но если верить моим часам, последнему достижению современных технологий, сейчас 0 часов, 2 минуты, 8 секунд (9, 10, 11, 12…), а значит, наступило 16 февраля, и я преодолел рубеж тридцатишестилетия.
То есть, если все правильно, на мне прекратилось действие проклятия, убивавшего всех мужчин моей семьи в 36-й день рождения. Но я все еще не знаю почему.
Итак, 16 февраля (против всяких ожиданий)
В итоге я отлично выспался. И, против всяких ожиданий, я все еще жив.
Пакита встала на заре. Она старалась не шуметь, но как не задеть щеткой о плинтус в углу, если подметаешь пол, танцуя мамбо, в огромных наушниках, похожих на уложенные колечками косы принцессы Леи?
Пакита помешана на чистоте и порядке, она из тех, кто гладит шнурки для ботинок и протирает заднюю сторону платяного шкафа. Утро у нее всегда начинается с уборки.
Два или три раза она отставляла щетку, чтобы посмотреть, как я сплю, наклонялась и внимательно меня разглядывала. Я чувствовал ее дыхание и запах зубной пасты (Пакита чистила зубы до завтрака, а не после, как все. Она говорила: когда тебе за сорок, ты каждое утро просыпаешься с вонючим хорьком во рту, и выгнать его можно только ментолом).
Насардин проснулся примерно часом позже.
Я слышал негромкий разговор. Пакита и Насардин старались меня не разбудить, но они не умели говорить совсем тихо, как все, у кого никогда не было необходимости шептаться.
А сейчас я очень убедительно разыграл пробуждение: раз-другой вздохнул, шевельнулся, кашлянул и, моргая, открыл глаза.
– А, вот и он! – сказала Пакита, словно я вернулся из путешествия.
И добавила:
– Как ты спал, зайчик?
И еще:
– По крайней мере, Насар тебя не разбудил?
Я промычал что-то невнятное.
– Вот видишь! – строго сказала Пакита, обернувшись к Насардину. – Говорила я тебе, не надо было так шуметь!
Насардин предложил сварить мне кофе, а я, не краснея, заявил, что утром пью только чай. Это была наглая ложь, но человеческий организм нельзя без конца испытывать на прочность, всему есть предел.
Мне заварили чай в пакетике, который я выпил, с трудом удержавшись от гримасы: напиток, похоже, был настоян на сене. Но уж лучше такой чай, чем кофе Насардина.
Пакита была в старом халате, накинутом поверх пижамы в оранжево-черную тигриную полоску. Она держала в руках кружку с горячим шоколадом и время от времени тихонько дула на него, чтобы скорее остыл. Вид у нее был озабоченный.
– Я долго думала… – начала она.
Этот факт был достаточно необычным, чтобы привлечь мое внимание.
Она взглянула на меня, и я понял: она хочет что-то сказать, но не решается.
– Не хотелось бы ляпнуть глупость…
Затем:
– Вчера вечером мне пришло в голову…
И еще:
– Но все же… Это не такая вещь, чтобы ее можно было просто сболтнуть, понимаешь?
Она поджала губы, покачала головой. Потом посмотрела на Насардина, и я подумал, что они как две рации, настроенные на одну волну. Она произнесла вполголоса:
– Скажи ему ты.
Насардин сел за стол, налил себе остаток густой темной жижи из кофеварки, откашлялся, потом долго тер свой плохо выбритый подбородок.
Некоторое время я смотрел на него, затем спросил:
– Ну, что?
– Ну, Пакита тут подумала… В общем, она говорит, что… Эта версия не хуже любой другой… Так что тебе не стоит…
– Ты скажешь, в чем дело, или нет?
Насардин покачал головой, поджал губы, разгладил усы, набрал воздуха в грудь и…
– Твой отец на самом деле не твой отец! – выпалила Пакита.
