Морис не просыхал с утра до вечера. Когда он не спал, то становился словоохотливым. И за стойкой кафе «Игра в шары» произносил длинные речи, полные глубоких философских истин, а потом, вернувшись домой, заводил беседу со своим стаканом, стулом, дверцами шкафов и углами, о которые то и дело разбивал себе голову (синяки не в счет: они у него появлялись ежедневно). Он давал своим собеседникам ласковые прозвища – Поганый шкаф, Вонючая дверца и тому подобное. Но все это произносилось дружелюбным тоном, в котором слышалась покорность судьбе: «Поганый шкаф, ты что, убить меня вздумал?» Стукнувшись о край стола или споткнувшись на ковре, он по-детски жалобно просил: «Не надо, больно же!»
Иногда он просиживал до утра на кухне, проверяя на собственном опыте правдивость поговорок типа: «После красного белое пьют только смелые, после белого красное – дело опасное». И в результате сам сочинил несколько новых поговорок. Например: «Красное после пива – как прыжок в крапиву», «Пиво после белого принять – нутро промывать».
Но сколько бы он ни пил, это не помогало ему забыть о семейном проклятии, о том, что должно случиться в день его тридцатишестилетия.
В канун роковой даты он заявил Марте, моей бабушке:
– Ямм… ного… ддуммал!
Он произнес это жестким, непререкаемым тоном, хотя язык у него слегка заплетался.
– Ямм… много ддуммал! – повторил он, держась за притолоку, чтобы сохранить равновесие. Они все умерли… в доме! А янне… не такой дурак!
– Что ты сказал, котик? Садись за стол, я тебе супчику налила.
– Ясс… сказал, – продолжал он, нетвердой походкой пробираясь к столу, – ясс… СКАЗАЛ, что все мужчины у нас… они ВСЕ умерли… В ДОМЕ!
Последние слова он произнес с нажимом, как будто придавал им особую важность.
Мой отец, которому тогда было десять лет, ел суп и одновременно читал очередной выпуск детской энциклопедии «Весь мир». Его старшая сестра Жизель, двадцатидвухлетняя девушка, работала в городе секретаршей.
Морен плюхнулся на стул.
– Нно я… яхх… хитрее их… Тты сслышшь, Мори? Хватит… читать… А то глаза… лопнут…
Решив, что отец, как всегда, хватил через край,
Мори не принял всерьез это предупреждение и продолжал читать.
Но Морен уже не обращал внимания на мальчика: ему надо было довести свою важную мысль до логического завершения.
– Нно я… яхх… хитрее их, и я… я… В ДОМ НЕ
ЗАЙДУ!
На этом он закончил свою путаную речь и хлопнул ладонью по краю тарелки, отчего суп выплеснулся на стол и на пол. Добродушная Марта все вытерла.
Сказано – сделано: назавтра, в десять утра, Морис уехал вместе с Бимбимом. Жена провожала его в слезах: она была уверена, что никогда больше не увидит его живым.
– Ты в меня… не веришь? Скажи, кто… самый хххитрый?..
– Конечно, ты, котик, – прерывающимся от рыданий голосом ответила бабушка, утирая глаза краешком фартука.
– Тысс… сама сказала…
И Морис покинул свой дом, чтобы бросить вызов смерти. На прощание он крепко обнял сына и сказал ему:
– Я самый хитрый, я! Запомни это… на всю жизнь!
* * *
Морис разработал хитроумный, как представлялось его затуманенному мозгу, план: надо выбраться куда-нибудь подальше от дома, оказаться в безлюдной местности, под открытым небом, и тогда с ним ничего не случится. Ведь там не будет ни коварного биде, ни гранаты на каминной полке, там ему не грозят несчастья, которые погубили его предков (шарф, непроизвольно затянувшийся на шее, кол, нечаянно вонзившийся между ягодиц, падение с высоты, обвалы, лавины…).
Веря в успех своего замысла, Морис пригнал Бимбима – на сей раз осел и хозяин поменялись ролями – на обширное незасеянное поле недалеко от деревни.
Там они и останутся, его тележка, его осел и он сам, пока не минует роковой час: после этого ему будет нечего бояться и он сможет достойно отпраздновать свое спасение в деревенском бистро.
Дело было в июле, стояла душная, давящая жара, тяжелые темные тучи сбивались на небе в одно враждебное стадо. В 10 часов 30 минут упали первые капли дождя. Откуда-то донеслись глухие раскаты грома, в небе вспыхнули далекие зарницы. Приближалась гроза.
В 10 часов 35 минут налетел сильный порывистый ветер, едва не сломавший тележку. Бимбим насторожил уши.
В 10 часов 42 минуты небо разрезал гигантский огненный зигзаг, потом еще один. Затем начался ливень. Бимбим бросал беспокойные взгляды из-под слишком длинной челки и втягивал ноздрями влажный воздух. Наконец, решив, что в такую погоду ослам лучше находиться под крышей, он сделал три шага вперед.
– Эй, Бимбим! Куда собрался? – закричал Морис. – Стой!
Но серый и ухом не повел. Он невозмутимо шел дальше, направляясь к дороге, и тащил за собой тележку. Тогда Морис вытянул его по бокам длинным кожаным хлыстом, которым прежде никогда не пользовался. От обиды Бимбим перешел на рысь.
– Стой, проклятая скотина! Стой, тебе говорят! Будешь слушаться или нет, черт тебя подери?! – заорал мой дед, окончательно выйдя из себя.
Он решил выскочить из тележки, но сделал неловкое движение и свалился в лужу. Бимбим, в сущности, был добродушный ослик: вместо того чтобы бросить хозяина, который огрел его хлыстом, он остановился в нескольких метрах от Мориса. Мой дед ползал на четвереньках в грязи, пытаясь найти упавшие очки. Ветер между тем превращался в ураган, а дождь – в потоп.
– БИМБИМ, К НОГЕ! – в бешенстве завопил мой дед.
Бимбим нехотя повернул назад. К несчастью, одно из колес тележки наехало на ногу Мориса. Нога не особенно пострадала, поскольку тележка была пустая, а земля рыхлая. Но дед, как всегда в стельку пьяный, не мог выбраться из-под тележки и застрял намертво. Как раз в этот момент небо словно раскололось пополам от нескольких ослепительно-ярких вспышек. Молния попала в дуб, стоявший у обочины дороги. Напрасно Морис кричал Бимбиму, чтобы тот двинулся с места, хоть вперед, хоть назад, хоть вправо, хоть влево, хоть ко всем чертям. Бимбим был осел, поэтому он даже не шелохнулся. Молния вспыхнула в последний раз и угодила прямо в моего деда.
Оглушительный раскат грома был слышен даже в деревне. Часы показывали 11 часов утра.
Бимбим вернулся один, челка у него обвисла, шерсть на спине обгорела. Люди отправились на поиски. Наконец на незасеянном поле обнаружили дымящуюся тележку, а под ней – моего деда Мориса, поджаренного, как барашек на вертеле.
* * *
Сидя рядышком на диване, с застывшим взглядом, машинально поедая чипсы из стоящей на столике салатницы, Пакита и Насардин выслушали мой рассказ.
Пакита время от времени вздыхала или покусывала ноготь большого пальца. Насардин покачивал головой: он часто так делал, чтобы выразить интерес, изумление или неодобрение.
