– Не думал, что призраки порхают, как пташки! – проворчал он и вздохнул.
Он поднялся к себе в квартиру, повесил портфель на вешалку, достал из холодильника пиво и упал на диван.
Отец разместился в кресле напротив.
– Эта твоя манера все время ерзать, кладя ногу на ногу, страшно раздражает. Когда ты был жив, это отбивало у меня всякую охоту с тобой разговаривать.
– Я ни при чем, просто у меня были слишком длинные ноги, вечно они мне мешали. Были у меня другие неприятные тебе манеры?
– Что привело тебя сюда? Ощущение, что ты что-то недоделал?
– Не дерзи, Тома́, я все еще твой отец.
– Ты мне проходу не даешь, опасность тебя забыть мне не грозит.
– Я вернулся, потому что должен попросить тебя о важной услуге. Если ты согласишься, я обещаю оставить тебя в покое. Но сначала мне надо немного рассказать тебе о себе, если, конечно, тебя не затруднит меня выслушать.
Сын словно набрал в рот воды, и отец обиженно надулся:
– Почему ты молчишь, почему так холоден, почему так тщательно соблюдаешь дистанцию? Я тебя чем-то разозлил? Я недостаточно тебя любил?
– Ты был горой, на которую мне всегда хотелось вскарабкаться, хотя меня не оставлял страх, что когда-нибудь эта вершина будет покорена. Ты был великим хирургом, спасавшим человеческие жизни, а что делал я? Я бренчал на пианино.
– Ну и что? Ты эти жизни украшаешь. Ты видел глаза людей, слушавших тебя сегодня вечером? Я был потрясен и горд тобой. Да, мне довелось спасти жизнь нескольким людям, но при моей профессии не дождешься аплодисментов при выходе из операционной, никто нас не поздравляет после завершения концерта для скальпелей.
– Что это тебя вдруг потянуло на лирику?
– Таков удел ушедших в мир иной, – ответил отец, приосаниваясь.
– Хорошо, я согласен тебя выслушать. А потом ты позволишь мне уснуть, я здорово устал. Договорились?
– Клянусь! – Отец сделал вид, что сплевывает на пол. – Так-так, с чего бы начать?..
– Может, начнешь с объяснения причины своего появления?
– Очень жаль, об этом я как раз не вправе распространяться, это было обязательным условием для получения увольнительной.
– Как в армии, что ли?
– Вообще-то нет, но если хочешь, то да.
– Ты получил увольнение с того света, чтобы повидаться со мной?
Произнеся эти слова, Тома́ согнулся от смеха.
– Может, хватит надо мной насмехаться?
– Какие могут быть насмешки! Я беседую с призраком своего отца среди ночи… Извини, давай продолжим. Как я погляжу, это были еще цветочки, ягодки впереди. – И Тома́ вытер тыльной стороной ладони слезящиеся глаза.
– Ты мне нужен для одного дела, без которого мне не видать вечной жизни.
– Наконец-то все прояснилось! Тебя отправили на Землю для спасения человечества по примеру спасения твоих пациентов, в качестве доброго Дон Кихота. Ты решил, что из твоего сына получится шикарный Санчо Панса.
– Брось валять дурака, дело не терпит отлагательств.
– Какая может быть срочность, когда ты мертв?
– Когда-нибудь ты это поймешь – надеюсь, это произойдет как можно позднее. Ты позволишь мне говорить или и дальше будешь перебивать через слово?
Тома́ согласился умолкнуть. Он не сомневался, что видит причудливый сон и рано или поздно очнется. Эта уверенность позволила ему успокоиться и приготовиться слушать отца.
– Мы с твоей матерью давно перестали быть дружной парой.
– Спасибо за новость – ты ушел из семьи за десять лет до своей кончины.
– Я говорю о более давних временах. Вскоре после твоего рождения наша жизнь превратилась в дружеское сожительство, не более того.
– Благодарю, будь у меня психотерапевт, информация такого рода обеспечила бы ему безбедную старость еще до окончания моей терапии.
– До твоего рождения дела обстояли иначе. В те годы нас связывала искренняя любовь, но потом мы друг от друга отдалились. Отчасти это произошло по моей вине.
– В каком смысле «отчасти»?
– Я повстречал другую женщину.
– У тебя была интрижка на стороне? Нет, серьезно? У тебя всегда был вид и ухватки ловеласа, не пропускающего ничего, что движется. Думаешь, ты открыл мне глаза?
– Ты ошибаешься на мой счет. Мне хотелось нравиться, это верно, но я не волочился за юбками. Между прочим, эта великая любовь так и не состоялась, потому, наверное, она никогда не угасала.
– Ты про анестезиолога в больнице, вечно смотревшую на тебя глазами мангуста? Я всегда подозревал, что между вами что-то было.
– Ты помнишь Виолетт?
– Каждый раз, когда я приходил к тебе на работу, она гладила меня по голове, как пуделя, и млела, щебеча, что я – вылитый ты.
– Ну, так речь не о ней. Даже если между нами что-то было, это не имело последствий.
– Для тебя или для мамы?
– Будешь судить меня на сеансе у своего психотерапевта, когда он у тебя заведется, а пока позволь мне продолжить.
– Зеленоглазая врач-педиатр?
– Прекрати! Я познакомился с Камиллой не в больнице.
– Камилла, значит. Ну и где вы встретились?
– Помнишь курорт, где мы проводили лето за летом?
– А как же! Каждое лето я собирал в грязном песке ракушки, катался на карусели или ездил верхом на пони, играл в мини-гольф и никогда не выигрывал… Пикники на берегу, прогулки вокруг маяка, блины на террасе пляжного ресторанчика, игра в «Монополию» в дождь… Мне пришлось бы впасть в полное беспамятство, чтобы забыть эту бесконечную скуку.
– Ты несправедлив, для тебя это были очень веселые каникулы.
– Ты хоть раз меня спросил, действительно ли я веселюсь?
Раймон осторожно покосился на сына и продолжил:
– Там мы и встретились.
– Страшно рад это узнать. Какое отношение это имеет ко мне?
– А такое, что ловля моллюсков-петушков, карусели, езда верхом и поедание блинов – все это были для нас способы побыть вместе, а ты служил предлогом для наших встреч.
– То есть ты пользовался мной как прикрытием? Какая гадость!
– Уйми свое воображение! Мы не делали ничего плохого, Тома́, мы любили друг друга молча, чтобы вас защитить. Бывало, возьмемся тайком за руки, и тут же наши сердца бьются в сто раз сильнее, бывало, прикоснемся друг к другу – только прикоснемся, не больше; но чаще всего мы только обменивались взглядами и признаниями.
– Избавь меня от подробностей! – взмолился Тома́.
– Тебе уже не пять лет, мог бы постараться меня послушать, не перетягивая, как всегда, одеяло на себя!
