– Мне снова двадцать пять! – простонал Раймон, гладя ладонью зеленое сиденье.
– Ты часто бывал в драйв-ин?
– Каждый четверг я ходил в кино и во время фильма мечтал поужинать в таком месте. После сеанса мы с приятелями расхаживали по тротуарам, выпятив грудь, – изображали кинозвезд. Мир лежал у наших ног. Ты не представляешь, как я счастлив здесь оказаться. Впервые вижу все это не на экране, а наяву.
Глядя на отца, Тома́ заметил, что тот еще сильнее помолодел. Потому ли, что осуществилась его мечта, или потому, что время, как в звучащей на весь зал песне, потекло в обратную сторону?
Вскоре после полуночи они дошли до ограды парка, и Тома́ убедился, что она гораздо выше, чем он представлял, да и ногу было поставить некуда, одни вертикальные прутья. Подпрыгнуть и зацепиться за острые наконечники, чтобы подтянуться, и думать было нечего – так можно было проткнуть себя насквозь.
– Жаль, что я не могу тебя подсадить, – простонал Раймон. – С ума схожу от своей ущербности!
– На твоем месте я бы не жаловался, – отозвался Тома́. – Но, боюсь, наша авантюра завершилась, не начавшись.
Он подошел к каменной колонне ворот и проверил неровности между блоками.
– Может, и получится…
С этими словами он попытался взобраться на колонну.
– Смотри шею себе не сверни! – причитал отец, ждавший его с внутренней стороны ворот.
Тома́ успешно преодолел преграду и спрыгнул в мокрую траву.
Они направились к административным корпусам. Раймон прокладывал путь, высматривая сторожей, Тома́ следовал за ним по пятам.
– Ты уверен, что это то самое окно?
– Так же как и в том, что прихожусь тебе отцом, а мы с тобой похожи как две капли воды.
Тома́ нагнулся за камнем, намереваясь разбить стекло.
– Надеюсь, здесь нет сигнализации.
Раймон задержал его предостерегающим жестом.
– Подожди! Я слышу какой-то звук. Спрячься! Я проверю, в чем дело.
Спрятаться можно было в единственном месте – за скамейкой посреди лужайки, но, чтобы до нее добраться, предстояло пересечь открытое пространство. Месяц светил в небе достаточно ярко, чтобы Тома́ опасался быть обнаруженным. Ему ничего не осталось, кроме как распластаться между двумя кустами шиповника. При этом он ободрал себе руки и ноги о колючки и прикусил губу, чтобы не застонать от боли.
– Все в порядке, ложная тревога, мне показалось, или мышь прошуршала, – радостно сообщил вернувшийся Раймон. – У меня теперь чрезвычайно острый слух! Ты где?
– Здесь, – проворчал Тома́, вставая.
– Зачем ты валяешься на земле?
– У меня все руки в крови, как, спрашивается, я теперь дам концерт?
Раймон покосился на его царапины и закатил глаза.
– Ерунда! Ну и неженка!
– Как там сигнализация? – спросил Тома́, растирая себе запястья.
– Не могу не ответить на столь вежливую просьбу. Одна нога здесь, другая – там.
Раймон заторопился к главному входу в здание. Тома́ окликнул его, он удивленно взглянул на сына, потом хлопнул себя по лбу ладонью.
– Как я сам не догадался! Зачем усложнять, когда все так просто?
Он вернулся и преспокойно прошел сквозь стену.
Тома́ дрожал от страха пополам с нетерпением. Немного погодя отец высунулся из окна.
– Славная ночка, не правда ли? – произнес он мечтательно, глядя в небеса.
– Не мог бы ты сосредоточиться? Я, кажется, рискую ради тебя своей шкурой.
– Ну и брюзга же ты! Я просто пытаюсь разрядить обстановку. Значит, так: я не специалист, тем не менее все тщательно осмотрел и не заметил ничего, похожего на сигнализацию. Ни датчиков на окнах и дверях, ни детекторов движения.
– Как я погляжу, ты в этом кое-что смыслишь!
– Уйдя от твоей матери, я заказал ей охранную систему. Под конец нашего брака от меня уже было мало проку, но она привыкла на меня полагаться. Мастер-установщик оказался очень разговорчивым. Ты высадишь это стекло или мне сначала составить смету?
Тома́ попросил отца посторониться, чем сильно его насмешил.
Брошенный камень, осколки стекла, немного усилий – и Тома́ проник в кабинет директора службы dignité.com.
– Этот шкаф? – спросил он, указывая на угол рядом с дверью.
– Я покоюсь между пачкой счетов и cтопкой проспектов. И они еще смеют называться dignité!
[7]
Тома́ подождал, пока его глаза привыкнут к темноте, потом приступил к делу: с размаху ударил по замку шкафа массивным серебряным пресс-папье, взятым со стола. Дверца распахнулась, чуть не сорвавшись с петель.
– Ишь, как ты разошелся! Директор сразу все поймет, когда придет завтра утром на работу.
– Боюсь, высаженное окно вызовет у него смутные подозрения, – беспечно отозвался Тома́.
Увидев на полке урну, Тома́ испытал огромное облегчение.
– Какой ты странный! При виде моего праха ты радуешься больше, чем при моем появлении в кабинете твоей матери.
– Можешь высмеивать все подряд, если тебе так нравится, но я не шутил, говоря, что не брошу тебя здесь.
– А я шутил без удержу, это неплохой выход, когда не находишь слов, чтобы выразить, что у тебя на душе.
Тома́ поднял с ковра камень.
– Хочешь, убьем одним выстрелом двух зайцев? – задумчиво предложил он. – Рискованно, конечно, но почему бы все-таки не сходить за урной Камиллы? Сразу завершили бы нашу миссию.
Раймон посмотрел в окно на мавзолей.
– Ее там больше нет, – ответил он со вздохом. – Я это почувствовал, как только мы пришли. Отсюда мое немного нелепое поведение, ты уж извини.
– Где же она? – встревожился Тома́.
– Понятия не имею. Наверное, ее муж что-то почуял. Ты слишком похож на меня, возможно, это его насторожило. Этот упрямец привык всегда выигрывать. Один раз он нас разлучил, теперь опять ее похитил. Иди знай, не поспешил ли он развеять ее прах? Словом, это был бы напрасный труд. Идем. Завтра ты отнесешь меня на пляж, и мы простимся – на сей раз навсегда. Не хочу обратно в Париж, предпочитаю остаться здесь, на просторе, там, где жила Камилла. Ты меня понимаешь?
– А какое место в твоем проекте принадлежит мне? Куда мне податься, когда понадобится с тобой поговорить, у кого спросить совета, когда тебя не будет рядом?
– Меня не стало пять лет назад, Тома́. С тех пор ты прекрасно обходился один. Мы будем обретать друг друга в твоей музыке. В один прекрасный день ты сыграешь для своей любимой женщины, дальше ты будешь спрашивать совета у нее. Настанет время, когда ты будешь играть своим детям. Такова жизнь, мне нужно уйти, уступить место тебе.
