– Не исключен несчастный случай, – возразила Манон. – Кому это нужно, для чего? Во-первых, это бессмысленно, а во‑вторых, мамин прах ни на минуту не оставался без надзора.
– У нас есть версия, – продолжил директор, не обращая внимания на слова Манон. – Один из наших садовников заметил человека, слонявшегося без дела поблизости.
– Что происходило после нашего ухода из мавзолея? – спросил Бартель.
– То, что всегда происходит после церемонии прощания. После ухода последнего гостя наш сотрудник явился за мадам Бартель, дабы препроводить ее к месту постоянного нахождения и запереть витрину. Тогда он и обнаружил непорядок.
– Кто из гостей последним покинул мавзолей?
Директор пожал плечами, так как не знал ответа. Манон не стала говорить, что последними были они с Тома́, тем более о том, как застала его рядом с урной своей матери. Человек, любезно заменивший органиста, так прочувственно исполнивший Дебюсси и «Глорию» Вивальди, рыцарственно охранявший ее весь день, ни за что такого не совершил бы… Хотя, возможно, его неуклюжесть проявлялась не только в разговоре, с него сталось бы нечаянно опрокинуть урну. Она представила, как он должен был перепугаться, и не удержалась от улыбки. Эта улыбка была замечена ее отцом и усугубила его волнение.
– Я уверена, что это случайность, – повторила она, вставая. – Недаром говорят, что не бывает преступления без мотива. Какой же мотив может быть здесь? Похищение праха? Абсурд!
– Ты что, детектив? – бросил Бартель.
– Детектив нам ни к чему, он пришел бы к тем же заключениям, что и я. Прошу меня извинить, хочу напоследок побыть наедине с тем, что осталось от мамы, а потом выйти на воздух. Успокойся, папа, сегодня вечером я ужинаю у тебя. Где это премиальное место с видом на парк? – обратилась она саркастическим тоном к директору.
Директор dignité.com спешно вызвал сотрудника и поручил ему проводить мисс Бартель к нише. Сотрудник безмолвно исполнил поручение и удалился.
При виде урны в витрине Манон успокоилась.
– Наконец-то мы одни. Странно, мама, у меня ощущение, что ты еще здесь. В последние месяцы ты была не более разговорчивой, чем сегодня. Как бы мне хотелось знать, что ты снова свободна, что можешь очутиться там, где хочешь, может быть, еще дальше, – главное, навещай меня иногда. Я ничего не пожалела бы, лишь бы знать, что ты меня слышишь… Урну опрокинул мой пианист, вдруг это – знак, что ты меня зовешь? Очередная твоя проделка, чтобы я поняла, что ты снова стала собой? В конце концов ты выиграла: здесь и правда чудесный вид.
Бартель дождался садовника, но тот не смог поведать ничего вразумительного. Все утро в парке прогуливался некто лет тридцати, в черном костюме; потом этот неизвестный присел на скамейку. Садовнику показалось, что он разговаривает сам с собой, что неудивительно, учитывая специфику самого места. Немного погодя к неизвестному подошла молодая женщина.
– Что было дальше? – поторопил рассказчика Бартель.
– Перед самым началом церемонии они ушли вдвоем к мавзолею, – ответил садовник.
– Найдите этого человека! – распорядился Бартель.
– Сидение на скамейке не является нарушением, – напомнил ему директор, – к тому же он, похоже, принадлежал к числу приглашенных.
– Среди наших друзей нет никого, кто подпадал бы под это описание. Дома я первым делом проверю список. Жду от вас разъяснений не позднее завтрашнего дня.
Бартель удалился из кабинета директора, не простившись ни с ним, ни с его помощником, не говоря о садовнике. Вскоре он, впрочем, вернулся и предъявил новое требование.
Тома́ не справился с побуждением снова побывать перед Дейвис-холлом. Он постоял на его ступеньках, мечтая о том, как однажды по ним ринется к входу толпа, пришедшая на его концерт. После этого он направился к Юнион-сквер – большой площади, окруженной пышными торговыми заведениями, художественными галереями, туристическими магазинами и салонами красоты. Этот оазис роскоши находился всего в нескольких шагах от О’Фарелл-стрит, где прямо на асфальте спали бездомные.
Тома́ залюбовался колонной посреди площади, увенчанной статуей греческой богини: стоя на одной ноге, она тыкала трезубцем в небо.
– Ника, богиня победы, – подсказал Раймон, внезапно выросший рядом.
Тома́ вздрогнул и со вздохом уставился на отца.
– Я тебя напугал?
– А ты как думаешь? Как у тебя это получается?
– Она вполне узнаваема, довольно соблазнительна для своей эпохи… И какое чувство равновесия!
– Я говорю о твоих появлениях!
– Сам не знаю. Что бы ты ответил, если бы тебя спросили, как у тебя получается ходить? У каждого свои фокусы. Я появляюсь и исчезаю, когда пожелаю. Эту колонну воздвигли в честь победы адмирала Дьюи над испанцами в сражении за Манилу. Один из кончиков трезубца символизирует президента Мак-Кинли, убитого через полгода после того, как он заложил камень для строительства этого памятника. Зубец посвятил ему следующий президент, Теодор Рузвельт. Вердикт истории неоспорим: может, при жизни Мак-Кинли звезд с неба не хватал, но уж после смерти он рвется в небеса, словно стрела.
– Не знал, что ты такой знаток Сан-Франциско, – удивился Тома́.
– То, что я тебе поведал, высечено на пьедестале. Не могу не задуматься о странном представлении людей о вечности. Статуя – как это грустно…
– Полагаю, не каждому выпадает шанс вернуться к сыну.
– Тут ты прав, этот шанс я ценю. А ты бы прекратил свои попытки выведать у меня тайну, зря стараешься. Если тебе надоело притворяться туристом, присядем на ступеньки, нам надо поговорить.
Тома́ побрел за отцом и уселся рядом с гитаристом.
– Они конфисковали мою урну! Директор dignité.com был ужасно возмущен, что кто-то вот так покинул своего близкого. Послушать его причитания, я – малолетнее дитя, брошенное на паперти. Его помощник выступил в твою защиту, доказывая, что у нуждающихся людей могло не найтись средств на достойное захоронение, вот они и понадеялись на чужую сострадательность. На что директор резонно возразил, что вряд ли эти достойные сострадания люди сперва сожгли бы своего покойника у себя в камине. Ты только подумай – «в камине»! До чего унизительно. Пока что я заперт в директорском кабинете. Хирург с моей репутацией томится в шкафу! Чем я заслужил такое обращение?
– В таких случаях принято вопрошать: «Чем я прогневил Господа?»
– Сказано тебе, не трогай Господа – нечего поминать его всуе. Я говорил, что мы потерпели фиаско, но теперь это уже слабо сказано: нас постигла полная катастрофа.
– Есть и хорошая новость: твой прах найден, завтра я его заберу. Ничего страшного не произошло.
– Настала моя очередь спросить, на каком свете ты живешь. Что ты намерен им наплести? Что отправился в отпуск с папиным прахом под мышкой, не захватив с собой никаких документов на него? Как ты докажешь, что эта урна принадлежит тебе… фигурально выражаясь? Попросишь поверить тебе на слово? Ты хоть представляешь, как поступают с иностранцами в этой стране после того, как они выбрали этого своего пергидрольного мафиозо? В лучшем случае тебя выставят за дверь, в худшем сообразят, что ты замешан в инциденте с урной Камиллы, и в два счета тебя депортируют.
