– Вот тут я вам всерьез завидую, – призналась Манон.
– Чему? Ночам в паршивых отелях, когда просыпаешься и не понимаешь, где находишься?
– Путешествиям, возможности разделить ваш талант с благодарной публикой.
– Если бы она была такой благодарной, то у меня перед выходом на сцену не сводило бы от страха живот. Не знаю более требовательной аудитории, чем та, что сидит на концертах классической музыки. Каждый раз это похоже на конкурс, как будто у всех в зале на коленях партитура, все водят пальцем по нотам и не прощают исполнителю ни одной фальшивой ноты… Что мешает вам путешествовать?
– В последние годы я была прикована к месту из-за мамы.
– Но теперь-то вы свободны?.. Вы правы, я так неуклюж, что даже удивительно.
– Давайте обменяемся номерами телефонов. Мало ли, вдруг мне придет охота посетить Париж… теперь, когда я свободна? – добавила она насмешливо.
Они обменялись смартфонами и каждый вбил свой номер. Манон снова подняла на него глаза.
– Вы никогда не жили в Сан-Франциско?
– Нет. Где вы жили во Франции?
– На юге, только я была тогда так мала, что почти ничего не помню. Гавань в Больё, греческий домик на мысу, пиццерия в порту… Я даже не знаю, воспоминания это или рассказы. Мы сбегали от летней жары в Бретань, но ее я помню еще хуже. Так, совсем смутно – манеж, куда мама водила меня кататься на пони, еще карусель с деревянными лошадками, которых я отчаянно боялась. Да, чуть не забыла…
– Блинную!
– Именно! Откуда вы знаете?
– Бретань все-таки! Я несильно рисковал, – торопливо объяснил Тома́.
– Я кошмарная болтушка, да?
– Не вижу никакого кошмара.
– Нет, я умолкаю. Надо позволить вам воспользоваться последним вечером, вы и так потеряли много времени в этом невеселом месте. Благополучного возвращения, обещаю позвонить, когда пущусь в паломничество по тропинкам моего детства.
Раймон так замаялся ждать его у двери гостиной, что беспрерывно зевал. Тома́ зашагал вместе с ним в колумбарий.
– Вот говорунья! – воскликнул Раймон.
– Она боялась остаться одна. В такой день ее можно понять.
– А ее отец? Или от него нет толку?
– Я заберу сумку, и мы вернемся.
– Надеюсь, Камилла осталась на алтаре. Решающий момент: сейчас или никогда!
– А если ее там уже нет?
– Тогда мне придется обыскать все помещение, чтобы выяснить, куда они ее подевали.
– Я спрошу у них, разве это не проще?
– И, главное, безопаснее. Когда ты разобьешь стекло, чтобы забрать урну, им не придется искать злоумышленника.
Тома́ молча устремился к мавзолею.
Полицейский, карауливший дверь, преградил ему путь. Раймон наблюдал, как сын, обменявшись со стражем парой фраз, возвращается с пустыми руками.
– Что-то случилось?
Тома́ сообщил отцу то, что выяснил. Во второй половине дня намечались похороны родственника мэра. Готовя зал, работники dignité.com нашли у алтаря подозрительный пакет. В данный момент проверялось его содержимое.
– Никогда еще меня не принимали за бомбу.
– Не спеши себе льстить, сейчас я им все объясню.
Раймон поднял руку, чтобы его задержать.
– Не надо ничего объяснять, пока там работает полиция. С этих ковбоев в форме станется тебя скрутить и выслать с первым самолетом.
– Из-за матерчатой сумки?
– За то, что ты ввез своего отца в Соединенные Штаты, причем после его смерти. Не думаю, что это разрешено законом.
– Ты только сейчас это сообразил?
– Лучше поздно, чем никогда, так, кажется, говорится?
– У тебя есть план С?
– Еще нет, но будет. Ты пока погуляй по городу, я тебя найду, когда созреет предложение.
– Как ты преодолеваешь расстояния?
– Сейчас не до этого.
– Хорошо, встретимся вечером дома.
14
Директор dignité.com подошел к Манон с удрученным видом. Сначала Манон подумала, что это способ выразить соболезнования, но потом оказалось, что он хочет побеседовать с ними с глазу на глаз у себя в кабинете.
Бартель и его дочь недоуменно последовали за ним. Бартель опасался, что с него потребуют доплату, и готовился отказать: он уже подписал счет, все остальное – от лукавого.
Директор усадил их в кресла и еще больше помрачнел лицом.
– Не знаю, как вам об этом сообщить, – начал он почти что с дрожью в голосе. – У нас такое впервые. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы найти виновных.
– Виновных в чем? – спросил Бартель.
– Кто-то взломал печати на урне вашей супруги и матери, – доложил директор убитым тоном.
– Не понимаю… – пробормотала Манон.
– Кто-то – один человек или несколько – попытался вскрыть урну с прахом. Но вы не беспокойтесь, после тщательного осмотра наши службы пришли к заключению, что попытка была безуспешной.
– Мы были бы вам весьма признательны за большее количество подробностей, – сказал Бартель. – Кто это сделал? Какие такие службы?
– Мы передали урну нашему специалисту по кремации. Он прибег к помощи увеличительного стекла. Восковая печать оказалась нарушена, но уцелела, из чего следует, что крышку не снимали. Имела место только попытка вскрытия урны.
– Просто!.. – повысил голос Бартель. – Кто посмел?
– В настоящий момент нам это неизвестно, но проводится тщательнейшее расследование, можете не сомневаться.
– Вы не считаете, что кто-то из ваших работников мог ее просто уронить? – с надеждой спросила Манон.
– Невозможно! – гневно отверг оскорбительное предположение директор.
– Значит, урну пытались вскрыть?
– Это тоже вряд ли, но даже если представить столь вопиющую некомпетентность, что невообразимо, то печать не сохранилась бы. У нас же, как я вам сказал…
– …печать пострадала, но осталась на месте, – закончила за него Манон.
– Где моя жена? – спросил Бартель.
– В качестве компенсации мы поместили ее урну в лучшем месте колумбария, рядом с моим кабинетом, в великолепной витрине в третьем ряду снизу, напротив окна, то есть с видом на парк. Это, конечно, гораздо дороже, но вся разница, само собой, за наш счет.
– Даю вам сутки на розыск мерзавцев, которые это сделали. Какой стыд! – возмутился Бартель.
