– Что ты делаешь? С ума сошел? – возмутился отец.
– Когда ты последний раз летал на самолете?
– Не помню. И не вижу никакой связи.
– Доверься мне. Тем более что у тебя нет выбора.
– Учти, Тома́, если в обществе Камиллы от меня будет вонять пачулями, я тебе этого не прощу.
– Еще чего не хватало, это аромат ветивера! А теперь отправляйся куда хочешь, главное, оставь меня в покое, я поужинаю не дома, причем один!
– Чувствую, как горблюсь под тяжестью твоих упреков. Но ты только представь, ожидающее нас небольшое совместное приключение может и для тебя стать возможностью осуществить мечту.
– При существующих обстоятельствах, а также учитывая характер твоей просьбы, не могу понять, какую мечту и каким образом…
– Разве ты никогда не мечтал выступить в Карнеги-холле? Почему бы не воспользоваться этим путешествием, чтобы сделать мечту реальностью?
– Просто потому, что Карнеги-холл находится в Нью-Йорке.
Сочтя этот аргумент исчерпывающим, Тома́ схватил куртку, выскочил из квартиры и побежал вниз по лестнице.
Весна наполняла Париж ароматами обновления. Вовсю цвели каштаны. Тома́ задрал голову, любуясь выступающими среди широких листьев красными и розовыми пирамидками соцветий. Продолжая путь, он пересек сквер, заросший сорняками и заваленный мусором. Неприглядность, в которой тонул красивейший на свете город, не переставала его изумлять. Он гулял по улицам Амстердама, Мадрида, Лондона, Праги, Вены, Будапешта, Копенгагена, Стокгольма и Рима, но ни один из этих городов, не считая Рима, не доходил до такой степени неопрятности. Однажды он поделился этим наблюдением с Софи, и что же прозвучало в ответ? Что он преждевременно состарился. Какая связь между любовью к чистоте и возрастом? Тот давний спор напомнил о множестве сообщений Сержа, приятеля Тома́, постоянно ссорившегося и снова мирившегося со своей подружкой. Тома́ позвонил ему и предложил поужинать в бистро – берясь сам выбрать в каком. Вечер не предвещал особого веселья, но в жалобах друга имелась и положительная сторона. Беды близких напоминают, что наша собственная жизнь не так уж плоха, а бури в их личной жизни лишний раз свидетельствуют, что холостяцкий статус обладает своими плюсами.
Тома́ остановил выбор на своем любимом парижском ресторане, L’Ami Jean. Серж нахмурился, когда им пришлось довольствоваться местами за общим столом, как будто не способствовавшим откровенному разговору, но Тома́ его обнадежил. Соседи не представляли опасности: справа сидели японцы, слева – судя по акценту – австралийцы.
За едой Тома́ был вынужден призвать на помощь весь свой стоицизм. Знай соседи, что ему приходится выносить, они бы сбегали в цветочную лавку и завалили бы его букетами; Тома́ выручило его несравненное умение мысленно уноситься вдаль. Этот талант проявился у него еще на школьной скамье. Лентяй из стихотворения Превера показался бы рядом с ним жалким дилетантом
[3]. Этот его дар позволил раскрыться еще одному. С раннего детства Тома́ слышал мелодии: они звучали у него в голове так отчетливо, как будто он внимал им в концертном зале. Волшебные созвучия манили его в воображаемые странствия. Пока Серж загибал пальцы, перечисляя доказательства безразличия своей избранницы, Тома́ витал вместе с Шубертом в облаках. Экспромт до минор перенес его в Стокгольм, свое выступление там он запомнил навсегда. Шведы – замечательные слушатели. Экспромт № 2 напоминал об осеннем дне в Париже, о поцелуях студентки юридического факультета – жаль, он запамятовал ее имя…
– Ты меня не слушаешь? – встрепенулся Серж.
– Что ты, я весь внимание! – воскликнул Тома́, в голове которого звучал Экспромт № 3, напоминание об отце.
Он исполнял это произведение на сцене на следующий день после смерти отца, и никто не догадывался, что его фрак – траурное облачение.
Напрасно он расстался с отцом этим вечером; кому еще в целом мире предоставлен такой же невероятный шанс? Но почему с самого появления призрака ему никак не удается завязать с ним толковый разговор? Ему, так упрекавшему себя за то, что мало говорил с отцом, когда тот был жив!
– Не делай такое лицо! – взмолился Серж. – Даже если она от меня уйдет, жизнь продолжится, это еще не смерть.
– В некотором смысле все-таки сме… – Тома́ вовремя прикусил язык.
Спасением стал вовремя зазвучавший Экспромт № 4 – музыкальное сопровождение его приключений в Тоскане в возрасте 20 лет. Ее звали Фабиола, у нее была восхитительная нежная грудь и бесконечно нежные руки. Как сложилась ее судьба?
– Думаешь, первый шаг за мной? – спросил Серж.
– Как сложилась ее судьба? – повторил Тома́ вслух.
– Со вчерашнего дня? Какой странный вопрос!
– Нет, умоляю, хватит «странностей»!
– Не пойму, что ты лепечешь.
– Ничего, – опомнился Тома́. – Продолжай.
– Звонить ей или не звонить?
Зазвучало праздничное «Трио для фортепьяно ми мажор». Однажды утром в консерватории преподаватель опаздывал, и они с приятелями смеха ради заиграли это трио в джазовой манере. Веселье прервалось с появлением профессора, тщеславного дирижера, возопившего, что Шуберт, слушая их, наверняка переворачивается в гробу. Тома́ нарвался на дисциплинарное взыскание, ответив, что Шуберт уже гарантированно перестал вертеться и почил мертвым сном, услышав, как накануне оркестр исполнял Третью симфонию под управлением этого дирижера.
– Лучше позвони, – весело посоветовал Сержу Тома́.
– Можно поинтересоваться, что тебя так развеселило?
– Ужинать с тобой – сплошное удовольствие.
– Вообще-то ты прав, чем я рискую, если сделаю первый шаг?
– Тем, что за первым шагом последует второй, а спустя месяц ты снова мне позвонишь и скажешь, что несчастен. Извини, но десерта, увы, не будет, мне надо бежать, завтра ранним утром у меня самолет.
– Куда летишь?
– В Сан-Франциско.
– Счастливчик! – воскликнул Серж. – Ты так давно мечтал выступить на американской сцене.
– Это не концерт, – сказал Тома́, показывая официанту жестом, что пора нести счет.
– Понятно. Как ее зовут?
– А вот и не угадал. Я везу проветриться моего отца, – объяснил Тома́, ища кредитную карту.
Серж озадаченно уставился на него.
– Фигурально выражаясь, – вывернулся Тома́. – Не смотри на меня как на сумасшедшего. Хочешь, можешь считать это паломничеством.
