– Не мешай мне поступать так, как я считаю нужным, очень тебя прошу!
– Совершенно необязательно разговаривать со мной таким тоном! – надула губы мать Тома́.
Тот попросил у нее прощения, удивив ее свирепым взглядом, брошенным на ни в чем не повинный диван.
– В былые времена в дни печали или влюбленности ты мне звонил, и мы обсуждали все это ночи напролет. Мне очень этого не хватает.
– Я потерял Софи, и с тех пор моя жизнь – это водоворот, вихрь, переносящий меня из города в город, что далеко от идеала для…
– Займемся историей твоей личной жизни? – нетерпеливо запыхтел Раймон. – Ты любил или не любил эту Софи?
– Да… то есть я не знаю.
– Чего ты не знаешь? – спросила мать.
– Действительно ли я люблю Софи.
– Раз так, ты ничего не потерял, – хором резюмировали его родители.
Тома́ находил ситуацию забавной.
– Наконец-то ты улыбаешься! – обрадовалась Жанна. – А то я уже боялась, что мы кого-то хороним.
– Ты даже не представляешь, насколько точно высказалась! – вырвалось у потерявшего бдительность Тома́.
– Значит, кто-то все-таки умер! Кто же? – заинтересовалась его мать.
– Собственно, никто, то есть, как я понимаю, кто-то где-то все время умирает. Лучше сменим тему.
– Ты сейчас такой странный!
– Знаю, недавно мне об этом говорили.
– Что за старую авоську ты приволок?
– Я собирался сходить за покупками.
– Сколько бесполезной трепотни! – не вытерпел Раймон. – Скажи матери, что проголодался, она упорхнет на кухню, а ты тем временем завладеешь урной. Не хватало здесь застрять!
– Ты не сделаешь мне сэндвич? – промямлил Тома́.
– Обязательно, сыночек, какая мать откажется накормить своего ребенка? Я мигом!
– Марш в кабинет! – приказал сыну Раймон.
Тома́ послушно встал и осторожности ради высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что мать за ним не подглядывает. Из кухни доносился успокоительный шум.
– Операция «Библиотека»! – скомандовал отец, как офицер на поле боя.
– Операция «Полный абсурд», если хочешь узнать мое мнение, – пробурчал Тома́.
Кабинет хирурга остался таким же, как раньше. Это была большая красивая комната с выходящей на широкий балкон застекленной дверью. Со вкусом подобранная бежевая обивка стен подходила по тону к дубовому паркету. По обеим сторонам от камина, в котором давным-давно не разводили огонь, громоздились книжные шкафы.
– Последняя секция, у самого окна, – подсказал Тома́ отец.
Тома́ привстал на цыпочки и стал шарить за книгами.
Жанна разогрела в микроволновке кусок пирога и, вернувшись с подносом в гостиную, удивилась, не найдя там сына. Услышав в соседней комнате какой-то шум, она оставила поднос на столике и крадучись направилась в кабинет.
– Ты ищешь какую-то определенную книгу? – спросила она.
Тома́ вздрогнул и обернулся.
– Куда ты подевала прах отца? – спросил он без обиняков.
– Что ж, можно и так, – сказал со вздохом отец.
– Я опробовала на нем мой новый пылесос без пылесборника. Перестань, Тома́, не смотри не меня так, я пошутила! Прах там, где всегда был, я, правда, не проверяла, но вряд ли твой отец снова сбежал. После смерти он всегда дома, – если тебя спросят, в чем преимущество смерти, ты можешь…
– Ты хоть иногда скучаешь по нему?
– Ты не возражаешь отложить разговор такого рода до следующего раза? – запротестовал Раймон. – Дождись, когда меня не будет рядом, тогда и…
– Ну так проваливай! – прошептал Тома́.
– Прости, что ты сказал? – насторожилась мать. – Какой ты сегодня странный! Между прочим, ты ищешь совершенно не там, твой папаша покоится по другую сторону от камина, в последней секции, за «Мадам Бовари». Должна же я была хоть как-то отомстить! Можешь встать вот на это кресло, мне лень тащить с кухни стремянку.
Раймон застегнул пуговицу на пиджаке и, явно уязвленный, исчез.
Тома́ пододвинул к книжному шкафу то самое кресло, в котором ему явился призрак отца, и наконец нащупал искомое: за «Воспитанием чувств», таким же пыльным, как «Мадам Бовари», стояла урна.
– Нашел? Рядом с урной стоит небольшая шкатулка, можешь взять себе и ее. Если ты вознамерился выяснить, не достоин ли твой родитель причисления к лику святых, или хочешь совершить небольшое паломничество, то содержимое этой шкатулки поведает тебе о нем гораздо больше, чем урна.
– Я могу ее забрать? – недоверчиво спросил Тома́.
– Ты собирался унести ее тайком, спрятав в свою авоську? Господи, сколько тебе лет?
У Тома́ возникло неприятное ощущение, будто он снова восьмилетний ребенок и его поймали за воровством сладостей.
– Давай вернемся в гостиную, в этой комнате у меня сразу портится настроение, я никогда здесь не задерживаюсь.
Догадываясь, что сын не намерен засиживаться у нее, Жанна повела его на кухню. Поставив урну на стол, она завернула ее в газету и, улыбаясь до ушей, засунула поглубже в сумку.
– Теперь она полностью в твоем распоряжении. Он просил оставить его прах дома, но не уточнял, у кого из нас двоих. Пришла твоя очередь, я только рада от него избавиться. В конце концов, тебе будет полезно возобновить отношения с отцом. В последние годы его жизни вы мало общались… Опять я сказала что-то не то? Почему такой взгляд?
– Не пойму, кто из вас больше чокнутый – ты или папа.
– Видел бы ты себя с этой авоськой! Нет, серьезно, а чем, по-твоему, мы привлекли друг друга? Не будь твой отец малость чокнутым, тебя бы не было на свете, мой милый. Иди препирайся с ним, мне пора одеваться.
7
Тома́ отправился домой. За всю дорогу Раймон не произнес ни слова. В квартире Тома́ он подошел к окну и молча уставился на парижские крыши.
– Ты долго будешь обижаться? – спросил его Тома́.
– Завернутый в газетку, в старой дырявой сумке! Как вы посмели? Я вам что, рыба с распродажи?
– По-моему, ты придираешься к мелочам.
Тома́ стал собираться в дорогу. Положив в сумку паспорт, он застыл с туалетным набором в руках.
– Мало ли что… – пробормотал он, беря пульверизатор с туалетной водой.
Порвав на урне обертку, он приоткрыл крышку и брызнул внутрь туалетной водой.
