Раймон расхохотался:
– Не такое уж это было вранье, английские коллеги как раз совершили подвиг, разделив сиамских близнецов, сросшихся затылками. Вот откуда родилась та моя нелепая выдумка. Ладно, пошутили, и будет. Ну как, принял решение?
Тома́ открыл холодильник, достал пакет с хлебом для тостов, бросил два ломтика на тарелку, положил на ее край немного джема и сел за стол, подкинув и поймав на лету ноутбук.
Завтракая, он под восхищенным взглядом отца барабанил по клавиатуре.
– Как быстро ты печатаешь! Я печатал свои отчеты двумя пальцами, с ума сойти, сколько времени на это уходило!
– Ты хирург, а я пианист, ничего удивительного.
– Прости за нескромный вопрос: кому ты пишешь?
– «Окейаподо».
– Дальний друг?
– Агентство путешествий. Не делай поспешных выводов, пока что я проверяю, осуществим ли твой проект и, главное, по какой цене. Когда похороны?
– Говорю же, через три дня.
– В эту субботу я выступаю в Варшаве, отменить выступление буквально накануне немыслимо. Если отбыть завтра, – размышлял Тома́ вслух, изучая расписание рейсов, – то при разнице во времени в девять часов мы прилетели бы в тот же день. У меня были бы еще сутки, чтобы найти способ попасть куда следует. Ты знаешь, где пройдет церемония?
– В крематории, где же еще?
– Прекрасно, кто не мечтал побывать в Сан-Франциско при таких обстоятельствах! Итак, в среду… Не могу пока вообразить, что мне придется сделать в среду, но днем в четверг я должен буду сесть в самолет, в полдень пятницы приземлиться в Париже, а в субботу утром вылететь в Варшаву.
– Получается очень дорого?
– Главное, утомительно.
– Тебе это по средствам?
– Тысяча евро, если сидеть рядом с туалетом.
– В экономклассе?
Взгляд Тома́ был красноречивее утвердительного ответа.
– А еще нужно где-то ночевать.
– Об этом я не подумал.
– А мне приходится. – И он с удвоенной скоростью застучал по клавиатуре.
– Кому ты пишешь теперь?
– Ищу комнату на другом специализированном сайте.
– В чем специализация? – испуганно спросил хирург.
– Помолчи немного… Вот разумное предложение: шестьдесят долларов за ночь на первом этаже викторианского домика на Грин-стрит. Надеюсь, крематорий окажется не на другом конце города.
Тома́ подошел к стулу и достал из кармана висевшего на спинке пиджака бумажник.
– Что ты сейчас делаешь? – спросил дрожащим голосом Раймон.
– Хороший вопрос! Я собираюсь провести несколько дней с отцом и стараюсь не думать о том, что он уже пять лет как мертв.
– Последняя просьба, можно?
– Только в рамках приемлемого.
– Как тебе мой наряд?
– Твой обычный вид: я помню тебя именно в таком пиджаке, в таких фланелевых брюках с отворотами, в таких начищенных мокасинах.
– Я не просил подробностей, просто скажи, элегантен ли я.
– Ты всегда был сама элегантность, даже по воскресеньям, на меня это производило сильное впечатление.
– В том и состояла цель, – гордо ответил отец. – Понимаешь, если все пройдет хорошо, то мы друг друга найдем. Поэтому мне нужна уверенность, что я безупречен. Я же не вижу своего отражения в зеркале.
До Тома́ вдруг дошла поразительная вещь: отец выглядел гораздо моложе, чем в день своего ухода, ему можно было дать лет пятьдесят, совсем как на той фотографии, которую берег Тома́, – сделанной однажды летом, на каникулах.
– Прядь волос лежит как-то косо, – сказал он, – но это даже к лучшему, так ты смахиваешь на бунтаря.
– Ты купил билеты? – нетерпеливо спросил отец.
– Я купил билет, – поправил его сын.
– Само собой. Дисконтная карта пенсионера в прошлом, теперь я путешествую бесплатно, у моего положения есть свои преимущества. Так когда мы отбываем?
– Завтра утром. Я сложу вещи и попробую с пользой провести день.
– Извини, что напоминаю, но ты еще должен заглянуть к матери и забрать мою урну.
– Как, интересно, я ей объясню, что мне внезапно понадобился твой прах?
– Ты прав, нам нужен план. У тебя есть дубликат ключей?
Жанна удивилась, что так быстро видит Тома́ снова.
– Разве ты не выступаешь сегодня вечером в Вене? – спросила она, открывая ему дверь.
– Нет, ближайший концерт в субботу, в Варшаве.
– Вена, Варшава… Чего ты хочешь, я путаюсь во всех этих городах и датах. Раньше я следила за графиком твоих выступлений, но теперь у меня нет на это времени.
– Ты так сильно занята? – удивился Тома́.
– Милый мой, начиная с некоторого возраста время принимается капризничать. Когда развлекаешься, оно мчится вскачь, а когда бездельничаешь, оно так тянется, что с ума сойдешь. Поскольку я никому больше не нужна, то я решила получать столько удовольствия от жизни, сколько получится – и пока будет получаться.
– Ты прекрасно знаешь, что нужна мне, – сказал Тома́, заключая мать в объятия.
– Прекрати, щекотно! – игриво засмеялась она. – Ты испортишь мне прическу. У меня планы на вечер.
– Опять?
– И завтра тоже.
– Ты с кем-то встречаешься?
– Почему «с кем-то»? Я встречаюсь с массой людей.
– Вот и славно, дальше можешь не распространяться.
– Чему я обязана удовольствием тебя видеть?
– Разве для того, чтобы сын навестил мать, нужны особые причины?
– Может, ты соскучился по моим сигареткам?
– Нет уж, кури свои сигаретки сама.
– Ты вынуждаешь меня ломать голову, – сказала она, выбирая, в какое из двух кресел сесть.
Выбрав то, что справа, она пригласила сына устроиться в левом.
– Что-то ты неважно выглядишь, хочешь что-нибудь поесть или выпить?
Тома́ отрицательно покачал головой.
– Сердечные волнения?
– Тоже нет, на моем горизонте нет ни одной женщины…
– Мой милый Тома́, ты – вылитый отец, но, видит бог, ты совсем другой. Никак не пойму, почему ты до сих пор холост.
– Откуда эта мания обязательно меня женить?
– Я не прочь уже побыть бабушкой, вот откуда.
– Нам некуда торопиться.
– Тебе, может, и некуда…
– Хватит болтать ерунду, время на вес золота, – прошипел с дивана отец Тома́.
