С железнодорожной ветки, ведущей из Бремена, мы пересели на ту, что пролегает вдоль побережья. А потом рассыпались кто куда, по рыбацким деревушкам и небольшим гаваням. Попутчики, которые едва успели познакомиться, разошлись, едва успев попрощаться. Сойдя с поезда, я глубоко вдохнула: воздух пропах солью и вонял водорослями, и все же после духоты поезда это был глоток свежести.
Потом меня с Греем и еще дюжину слегка растерянных человек отвели на волнорез в крошечной гавани, где готовилось к отплытию небольшое рыболовное судно. Стояло ясное утро: на небе не было ни облачка, солнце уже поднялось из-за горизонта. Я окинула взглядом побережье, где еще мерцали ночные огни и висел легкий туман. Все предвещало приятный весенний день.
А в море, за песчаными отмелями, которые лоснились в набегающих волнах, как спины спящих китов, я увидела настоящий флот из мелких судов. Там были рыболовецкие суденышки, шаланды, буксиры, небольшие пароходы и прогулочные лодки. За ними в тумане виднелись серые тени крупных судов: угольщиков, грузовых пароходов, паромов, танкеров. На них развевались флаги, без сомнения принадлежащие самым разным странам, но с такого расстояния я не могла их разглядеть.
Наконец наша команда, все члены которой говорили только на неразборчивом ломаном немецком с сильнейшим акцентом, жестами призвала нас на борт. Бен Грей подал мне руку, но я проигнорировала его жест и вместо этого сама помогла ему взойти на судно. На этой лодке я была единственной женщиной.
Судно пропахло рыбой даже сильнее, чем гавань. На членах команды были надеты свитеры, толстые кожаные куртки и бесформенные шляпы; у всех до единого были густые бороды. Мы, пассажиры, закутавшись в пальто и шинели и прижимая к себе сумки, мешки и свернутые пледы, уселись кто куда – на ящики, перевернутые корзины и даже на грязную мокрую палубу. Те, кто болтался под ногами и мешал, быстро это понимали по ворчанью экипажа. Какой-то солдатик примостился на большом куске дерева причудливой формы и ухитрился уронить его за борт, за чем последовал гневный окрик капитана. На лодке была небольшая каюта с двумя койками и крошечной кухней, и пара человек ушли туда, чтобы не занимать место на палубе. Я услышала треск помех: в каюте находилось радиооборудование вроде того, которым пользовались военные.
Когда все разместились, мы отчалили из гавани и двинулись вперед, осторожно лавируя между отмелями – сперва на веслах, а затем под парусом.
– Это все равно что плыть через лабиринт, – сказала я Грею.
– Да, похоже на то. И схема этого лабиринта меняется с каждым приливом, с каждым штормом. Нужно мастерство, чтобы провести сквозь него лодку и не посадить ее на мель – по крайней мере, случайно. К слову, Коллинз, не сердись на капитана за то, что он сорвался на тебя из-за той деревяшки. Это что-то вроде отрывного киля. Здесь, среди отмелей, мы идем без киля, но, когда выйдем на глубину, капитан приделает его к лодке – уж не знаю как, – возможно, протащит через отверстие в полу, – и судно наберет ход.
– Да, сэр. А как он меня назвал, сэр?
– Лучше тебе не знать, Коллинз. Ей-богу, лучше не знать.
Теперь я видела, что море вдоль всего побережья усеяно небольшими лодками вроде нашей – они направлялись туда же, куда и мы, готовые присоединиться к ожидающему в отдалении флоту. В утреннем свете вырисовывались многочисленные силуэты – все лодки были забиты пассажирами.
– Похоже на эвакуацию из Эссекса во время Первой войны, – пробормотала я.
– Да, она упоминалась в наших инструкциях, – сказал Грей. – По крайней мере сейчас все идет по плану.
– Надо же, какое облегчение! – заметила я. – А есть ли объяснение тому, почему я плыву на маленьком суденышке, а не в каюте пассажирского лайнера, который следует из Гамбурга?
Он рассмеялся.
– На самом деле в этом есть резон. Мы извлекли урок из того, что узнали в Англии. Марсиане обращаются с землянами как фермеры с муравьями. Когда муравейник становится слишком большим, его разоряют и затапливают, насекомых давят и травят. Но даже в этом случае отдельный муравей может улизнуть и спастись. Понимаете?
Я понимала. Мне вспомнилось, как Уолтер проводил похожие параллели между людьми и колониями муравьев.
– На суше мы уже научились перемещаться так, чтобы не привлекать лишнего внимания марсиан. Их интересуют масштабные события, а не мелкие.
– А на море все как на суше.
– Именно. Тысяча маленьких лодок может пройти мимо марсиан, нимало их не потревожив, даже если на одной из них будет сам Черчилль, но если из Гамбурга выйдет «Лузитания», пусть даже на борту не будет никого, кроме Коллинза…
Солдатик ухмыльнулся:
– И нескольких красоток из высшего света. А что, неплохой расклад, сэр!
Солдат постарше, который сидел рядом, хмыкнул.
– Осторожнее со своими желаниями. К слову, о марсианах… – он посмотрел наверх, в безоблачное небо. – Я пока не видел летательных машин. Но более подходящий день для разведки с воздуха найти трудно. Я хочу сказать, что Северное море не славится ясной погодой – так ведь, лейтенант?
У него был северный акцент – возможно, ливерпульский. На рукаве его формы я увидела нашивки, а на щеке – шрам от ожога, похожий на шрамы Уолтера, но не такой глубокий. Теперь, когда я разглядела солдата получше, он показался мне моложе – лет тридцати, быть может.
– Не имею чести вас знать, сержант, – сказал Грей.
– Лейн, сэр. Из Корпуса королевских инженеров.
– Похоже, вам случалось сражаться – но не против марсиан.
– На русском фронте, сэр.
Признаюсь: после этого честного признания я так и впилась в него глазами – как и остальные, кто был в лодке. Сержант Лейн был слухом, воплотившимся в реальность – грубую, покрытую шрамами. Так, значит, британские солдаты даже сейчас сражались бок о бок с немцами где-то в Сибири.
– Там с воздушной разведкой все хорошо, – сказал Лейн. – Есть цеппелины, самолеты – хотя русские стараются их сбивать. Но с цеппелина сквозь облака и туман ничего не разглядишь.
– В этом разница между нами и марсианами, Лейн. Они видят сквозь облака, сквозь туман даже в полной темноте. Я говорю «видят» – но это не значит, что они таращат глаза, как мы. Наши умники до сих пор не разобрались, как у марсиан устроено зрение, хотя догадки есть. Вы светитесь в темноте – да, Лейн, представьте себе: тепло вашего тела – это излучение вроде света, пускай и недоступное нашим глазам. Возможно, марсиане способны его отслеживать. А беспроводным сигналам Маркони никакой туман не помеха. Так или иначе, двигаясь в тумане или в полной темноте, мы не усложняем жизнь марсианам – разве что себе. Поэтому лучше перемещаться в ясную погоду, как сегодня: по крайней мере, если марсиане нас заметят, мы и сами сможем их видеть.
Лейн хмыкнул:
– Все это как-то не по-человечески, сэр.
– Да, сержант, безусловно. Но ведь и марсиане не люди, вы согласны?
