Известный исследователь Арктики, до революции избранный почетным членом Петербургской академии наук норвежец Фритьоф Нансен собирал гуманитарную помощь для России еще в годы Гражданской войны. В знак благодарности Нансен получил медаль от ВЦИКа. Ее переслали в полпредство в спичечном коробке. Коллонтай заказала футляр и только после того вручила Нансену.
Когда разразился новый голод, он опять захотел помочь. 10 января 1929 года Коллонтай записала в дневнике: «У Нансена еще остались средства, собранные сектой менонитов во время неурожая на Украине, и он предложил переслать их в губернии СССР, где еще есть голод. Но я отклонила его предложение (по указанию Москвы), у нас нет больше голодающих губерний. Нансен не поверил мне, но ничего не сказал…»
И всё! Больше никаких комментариев. Голод случился потому, что руководители Советского государства приняли простое решение: силой забрать все ресурсы. В городе взять было практически нечего, поэтому ограбили деревню. Главным ликвидным средством было зерно. Поскольку добровольно крестьяне зерно не отдавали, то власти прибегли к раскулачиванию крепких хозяев, то есть уничтожению самой производительной части крестьянства.
Писатель Михаил Михайлович Пришвин отметил в дневнике 5 февраля 1930 года: «Долго не понимал значения ожесточенной травли «кулаков» и ненависти к ним в то время, когда государственная власть, можно сказать, испепелила всё их достояние. Теперь только ясно понял причину злости: все они даровитые люди и единственные организаторы прежнего производства, которым до сих пор мы живем в значительной степени. Все эти люди, достигая своего, не знали счета рабочим часам своего дня. Ныне работают все по часам, а без часов, не помня живота своего, не за страх, а за совесть, только очень немногие».
Разрушение деревни и привело к голоду. Борис Иванович Стукалин, который был заведующим отделом пропаганды ЦК КПСС, уже на пенсии вспоминал: «Городские жители получали хлеб по карточкам… Во многих же районах, где случился неурожай, а последние запасы зерна были изъяты государством, наступило настоящее народное бедствие. Миллионы людей хлынули в города в надежде устроиться на работу или продержаться за счет подаяний…
В те дни мне встречались десятки этих несчастных. Многие уже ничего не просили, а просто лежали на земле, прислонившись к стене дома или забору, и с мольбой смотрели на прохожих. Страшно было видеть их распухшие ноги, изможденные, потемневшие лица… Люди умирали тут же на улицах и подолгу оставались лежать неубранными.
Голодающие не только заполняли улицы, они наводняли дворы, ходили по квартирам, вымаливая хоть немного любой еды. Ходили больше женщины с детьми. Увы, подавали им редко и скупо, ибо многие горожане сами страдали от недоедания».
Посол Мексики в СССР Сильва Эрсог в 1929 году встретился с Коллонтай, которая приехала в Москву в отпуск. Спросил Александру Михайловну:
— Не думаете ли вы, что происходящее сегодня в России несколько отличается от того, чего желал Карл Маркс?
И, по его словам, Коллонтай ответила:
— И от того, чего хотел Маркс, и от того, о чем мечтал Ленин… Нам, тем, кто делал революцию в России, остается только одно — писать мемуары.
Возможно, Александра Михайловна всё видела и понимала, но ее это не интересовало.
Восьмого января 1933 года записала в дневнике: «У меня обедал Прютц. Приехал он не один, а с очень молоденькой женой. Приехал он неожиданно к самому обеду. Обед был тонкий и легкий: крем д’орже, рябчики, хороший французский сыр, вино «шабли-мутон». Икры не было в доме. Но обед оказался во вкусе Прютца».
Нарком Чичерин заставил партийное руководство признать, что дипломатическая работа требует соблюдения протокола и выработанных столетиями правил. Например, высокопоставленных гостей следует кормить вкусно и дорого. Как ни странно это звучит, многие приходят на прием в посольство именно за этим. Но только так складываются формальные и неформальные связи, необходимые для успешной работы дипломата.
Коллонтай, кстати, жаловалась, что на дворцовых приемах не удается поесть: только делаешь вид, что орудуешь вилкой. Возвращаясь из дворца, просила водителя остановиться у ларька, где продавали горячие сосиски с горчицей на хорошо пропеченной белой булочке…
«Если ЦКК прикажет сморкаться в кулак, — писал Чичерин генсеку, — я буду сморкаться в кулак в гостиной Штреземана (канцлер и министр иностранных дел Германии. — Л. М.). Я не вызову его уважения, но испорчу наше международное положение. И без сморканья в кулак я мог достаточно убедиться за все эти годы, что наша простота или бедность вызывают не «уважение», но насмешки и вредят нашей кредитоспособности, торговой и политической, ибо торгуем мы с буржуазией и кредиты получаем от буржуазии, а не от компартий…
Я счастливо приближаюсь к вытекающему из циркуляров тт. Молотова и Орджоникидзе идеалу самоизоляции, столь хорошо достигавшейся московскими послами XVII века, которые, однако, не нуждались в кредитах от греховного Запада».
В определенном смысле Александра Михайловна вернулась к стародавним временам, когда юная Шурочка Домонтович ездила на балы и ее родители принимали гостей. Нормы поведения советских дипломатов быстро менялись. Коллонтай записала в дневнике: «Умер французский посланник. Семья в горе. Нам наркоминдел разрешил в связи с этим ходить в церкви — на похороны и свадьбы». Приходилось осваивать правила протокола. Советское полпредство в Норвегии не подняло флаг в день рождения кронпринца Олафа. Не знали, что так положено. А вышел скандал, пришлось объясняться.
В гостях у Молотова
Помимо политических задач перед полпредом стояли и экономические. Получить на Западе значительные кредиты и добиться инвестиций не удалось. Германия ссудила в 1926 году 300 миллионов долларов, но продолжения не последовало. Деловой мир с опаской следил за происходящим в Советском Союзе и не желал рисковать. Деньги в страну побеждающего социализма не шли. Экспорт по-прежнему оставался единственным источником жизненно важной валюты.
В соседнюю Финляндию в марте 1926 года торгпредом назначили видного военного деятеля Валентина Андреевича Трифонова (его сын Юрий станет известным писателем). Он докладывал в Москву, что бюрократизм и некомпетентность ведут к серьезным экономическим потерям и падению доверия к СССР, что советские предприятия не заинтересованы в экспорте (см.: Вопросы истории. 2001. № 11–12).
В 1927 году Валентин Трифонов отправил наркому внешней и внутренней торговли Анастасу Ивановичу Микояну записку «К вопросу об усилении экспорта»: «Наш экспорт носит судорожный характер, мы то появляемся на рынке с тем или другим товаром, то надолго исчезаем, никак не можем научиться аккуратной работе, срываем экспорт часто из-за пустой небрежности или нежелания ввести то или другое незначительное изменение в качество или упаковку товара, требуемого заграничными рынками».
Трифонов требовал отправлять на загранработу профессионалов, а не только преданных членов партии и чекистов, считал, что торгпредам надо предоставить большую самостоятельность. Каким был ответ? 9 февраля 1928 года Трифонова отозвали из Финляндии в Москву и поручили ему заняться созданием Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В. И. Ленина.
