Троцкий хотел обосноваться в Норвегии. 18 февраля 1929 года во время приема в советском посольстве председатель Верховного суда Норвегии Поль Берг, влиятельная фигура в государстве и фактически второе лицо после премьера, вполголоса попросил Коллонтай уделить ему несколько минут для уединенной беседы.
Берг спросил Александру Михайловну:
— Что бы сказали в Москве и что бы вы, как друг Норвегии, посоветовали нам? Вам, вероятно, уже известно, что господин Троцкий запросил у норвежского правительства визу для себя и жены для проживания в Норвегии?
— Понятия об этом не имею, — ответила Коллонтай. — Вы говорите, что виза запрошена официально, неужели через советское полпредство в Берлине?
— Нет, не ваше посольство в Берлине просит визу для господина Троцкого, а его личные друзья, профессора, писатели, видные имена в Германии. Если мы им откажем, поднимется шум в газетах. Удобно ли это? Москва, может быть, не хочет шума вокруг Троцкого?
— Вы, норвежское правительство, можете указать, что Троцкий нежелателен в Норвегии из-за шума, который он всегда вызывает вокруг себя. Норвежское правительство сумеет сформулировать отказ.
— Это ваш совет, мадам Коллонтай?
— Да, мой совет как друга Норвегии. Лично мне пребывание Троцкого в Норвегии было бы очень неприятно. Но всё это я говорю вам частным образом как друг норвежского народа, не как посланник. На этот счет у меня нет директив моего правительства. Я лишь добавлю, что при рассмотрении в правительстве вопроса о визе Троцкому учтите сами отношение моего правительства к этому ренегату. Он и вам наделает хлопот.
Мнение Коллонтай было учтено. 7 мая 1929 года Александра Михайловна удовлетворенно записала в дневнике: «Отказ правительства в визе Троцкому и его жене как эмигрантам наделал много шума. Кабинет упрекают в нарушении основ норвежской конституции и потворстве советскому полпредству».
Александра Михайловна не только исполняла волю Москвы. Она действительно не любила Троцкого. С той поры, как они случайно встретились в Соединенных Штатах накануне революции.
Пятнадцатого ноября 1929 года Александра Михайловна побывала у Сталина:
«Торжественный спектакль в Большом театре. Иду к правительственной ложе. Красноармеец у входа: нельзя. Назвала себя, справился и пропустил…
Во время антракта Сталин обернулся ко мне:
— Давно приехали?
— Я здесь в отпуске, товарищ Сталин. Очень хочу вас повидать.
— Что же, давайте. После пленума. После восемнадцатого созвонимся…
Дни идут, пленум закончился, а звонка от Сталина всё нет. Из кабинета скандинавского отдела НКИД звоню в Кремль к Сталину по прямому телефону, «по вертушке» в просторечии. Попадаю прямо в его кабинет.
— Иосиф Виссарионович?
— Да, кто говорит?
— Коллонтай. Когда можете принять меня?
Секунда молчания.
— Сейчас можете?
— Конечно, могу.
Я в приемной у Сталина, жду вызова. Сталин вызывает секретаря. Вхожу за ним и я. Сталин приподнимается мне навстречу…»
Генсек не пожалел для нее времени, расспросил о норвежских делах, о ситуации в среде местных коммунистов:
— Нет ли в партии уклонов? Кто уклонисты?
Посоветовал:
— Следите внимательно за нашей политикой. Крепнем, растем. Выходим на большую дорогу в международной политике.
Беседа была приятной и полезной для Коллонтай. Но в Норвегии ей становится скучновато.
Одиннадцатого апреля 1930 года написала Щепкиной-Куперник: «Трудно сейчас быть вне Союза. Всё настойчивее тянет домой и всё несноснее вся показная сторона моей здешней работы. Многое сделано, достигнуто. Пусть бы другие сняли с плеч эту тяжесть и понесли дальше сами. Но это лишь мечта…»
И тут у соседей, в Швеции, разгорелся громкий скандал — политического убежища попросил советник полпредства Сергей Васильевич Дмитриевский.
С 1923 года он работал в Наркоминделе, сначала в торговом представительстве в Германии, потом его перевели первым секретарем полномочного представительства в Грецию. Отозвав в Москву, утвердили управляющим делами НКИД. В 1927 году Сергей Дмитриевский прибыл в Стокгольм и стал вторым человеком в полпредстве.
Коллонтай записала в дневнике: «Обстановка в советских полпредствах всего мира и в нашей колонии в Осло тяжелая, полная возмущения, гнева и ненависти к предателям-невозвращенцам. Тяжело ударило по нашим советским учреждениям предательство Беседовского в Париже, но еще возмутительнее измена Дмитриевского в Стокгольме.
Советник нашего полпредства на виду у всех, о нем имелись лестные отзывы, у него «большие связи» среди шведской общественности, и этот негодяй не просто ушел, а умышленно шумно, со скандалом, с использованием шведской прессы. Может ли быть что-нибудь более позорное и преступное? Я вся дрожу, когда читаю газеты…»
И в советской колонии в Норвегии началась охота на ведьм.
«Рьянее всех взялся за разоблачения торгпред, — пишет Коллонтай. — Всех подозревает у себя же в торгпредстве, но и допекает меня доносами-подозрениями на моих же сотрудников:
— Вы ему верите? Вы это отрицаете? Вот увидите, что я прав, вы же поплатитесь за свое доверие.
Только что ушел торгпред, как за ним является его заместитель вместе с экспортником, и оба полны догадок-подозрений насчет самого торгпреда:
— Это следующий кандидат в невозвращенцы.
В своем рвении и, кстати, сведении личных счетов с торгпредом его зам и экспортник дошли до того, что ночью взломали стол торгпреда и сделали обыск его кабинета (без приказа). Ничего не нашли и теперь дрожат».
Вслед за советником полпредства Дмитриевским политического убежища попросил и военный атташе Александр Александрович Соболев. Бывший царский офицер, он добровольно вступил в Красную армию, дослужился до должности начальника штаба морских сил Каспийского моря. После Гражданской войны был назначен военно-морским атташе в Турцию, затем в Швецию… Соболева отозвали в Москву. Он предпочел не возвращаться.
Эта ситуация отразилась на служебных обязанностях Коллонтай: «Срочная телеграмма из Москвы: политбюро назначило меня временным поверенным в делах в Швеции с оставлением меня на посту в Норвегии, выезжать немедленно… Полпред в Швеции Виктор Леонтьевич Копп безнадежно болен и находится в больнице. Советника нет (Дмитриевский), остался только секретарь полпредства, но с ним МИД не считается как с не имеющим официальных полномочий».
Виктор Копп когда-то играл важную роль в налаживании отношений с Германией, он установил широкие связи с ведущими германскими политиками, военными и даже разведчиками. Но поссорился с влиятельными фигурами в Москве, в Наркомате внешней торговли, и после долгой склоки покинул Берлин. Потом два года проработал послом в Японии, а в 1927-м получил назначение в Стокгольм. Он заболел раком. Из Швеции его увезли на носилках. Ему было всего 50 лет, когда он ушел из жизни.
