Сталин отреагировал так:
«1. Предлагаю принять предложение ОГПУ (НКВнудела).
2. Поручить тов. Кагановичу проверить весь состав служащих аппарата НКИД и доложить о результатах в ЦК».
Проверка сексуальной ориентации советских дипломатов вылилась в элементарную чистку наркомата. Госбезопасность готовила большое дело по обвинению дипломатов в шпионаже. Судя по всему, в центре заговора собирались поставить самого Георгия Васильевича Чичерина, которого тоже считали гомосексуалистом.
Странный, одинокий, замкнутый Чичерин всегда избегал женщин и жил анахоретом. Его единственным другом был поэт и музыкант Михаил Кузмин, утонченный эстет, которого Анна Ахматова называла своим учителем. Кузмин — одно из самых громких имен Серебряного века русской поэзии. Он не скрывал своих гомосексуальных предпочтений и считался певцом однополой любви. Свою нежную дружбу Чичерин и Кузмин пронесли через всю жизнь. Они родились и умерли в один год.
Но самого Георгия Васильевича эта история с разоблачением заговора гомосексуалистов в Наркомате иностранных дел всё же обошла стороной.
Побывав в Москве, Александра Михайловна записала в дневнике: «У Чичерина была два раза, всегда ночью. Чичерин умеет «очаровывать», когда захочет. От него ни советов, ни директив. Интереса к тому, что мы делаем в Норвегии, мало. Но задача прежняя: добейтесь де-юре и больше никаких!»
Пока что Норвегия, как и некоторые другие страны, признавала Советскую Россию только де-факто, это предполагало более низкий уровень отношений. Коллонтай выполнила поручение наркома. 15 февраля 1924 года Норвегия — одной из первых — признала Советскую Россию де-юре (то есть в полном объеме) и установила с ней дипломатические отношения.
— Это один из счастливейших дней моей жизни, достигла-таки! — говорила Коллонтай.
Сотрудники полпредства отметили радостное событие в ресторане. Один из ее подчиненных плакал от счастья, другой запел…
Вот тогда Александру Михайловну утвердили полпредом и одновременно торговым представителем в Норвегии. Женщина впервые в мире заняла высший дипломатический пост.
Девятого августа записала в дневнике: «Важное и приятное сообщение из Москвы: я назначена посланником в Норвегии, до сих пор после признания числилась поверенным в делах. Теперь я уже в глазах норвежцев полномочный и чрезвычайный посланник или по-здешнему «министр».
Но меня всегда радует не то, что радовало бы других, и наоборот. Умом я этого хотела. Чтобы добиться, чтобы доказать, что и это всё можно для женщин. И чтобы утвердить себя как женщину-человека и как государственного работника. А когда получила весть, сразу подумала: «Ну, вот! Теперь надолго привязали к дипломатии».
Коллонтай велели со всеми вопросами обращаться к заместителю наркома Максиму Максимовичу Литвинову, Чичерина не беспокоить. На дипломатическом поприще она не стала менее активной. Если не могла переубедить своих начальников, ехала в Москву и добивалась правды в высоких кабинетах. Она отчаянно сражалась за двусторонние проекты, которые считала важными и полезными.
Шестого ноября 1924 года: «Мне еще нехорошо, это последствия моей болезни в 1920 году (тиф и почки). Да и замоталась я в Москве… День за днем я проводила по коридорам и приемным в наркоматах и хозучреждениях. А толку нет. Дозваниваюсь к председателю Совнаркома Рыкову. Он назначает мне время в тот же день. Но разве это то же, что поговорить с Лениным?»
Любопытная запись. Как раз Владимира Ильича ей редко удавалось убедить в своей правоте. Но Рыков скоро будет уничтожен, и разве может в записках Коллонтай, многократно переписанных и отредактированных, сохраниться доброе о нем слово?
Член политбюро Алексей Иванович Рыков, уважаемый и умелый администратор, после смерти Ленина стал главой правительства. Он мало занимался чисто политическими вопросами, но по экономическим — и человеческим! — соображениям возражал против сталинского курса на ускоренную коллективизацию, то есть ограбление деревни. Выходец из крестьянской семьи, русский, Рыков многим в стране представлялся более подходящей фигурой для руководства Россией. Сталин несколько лет методично подрывал авторитет главы правительства, пока не убрал его.
«Председатель Совнаркома внимателен, но его все время перебивают телефонные звонки и секретари со спешными бумагами, — пишет Коллонтай. — Чувствую, что мое дело до него просто не дошло… Куда кинуться? В приемной председателя кремлевский телефон, и я звоню товарищу Сталину, прошу повидать его обязательно завтра по государственно важному делу до заседания Совнаркома. Назначает мне десять часов утра в Кремле.
В назначенный час вхожу в частную квартиру Сталина.
— Кто вас обидел, Литвинов или Чичерин? — первый шутливый его вопрос.
— Оба, товарищ Сталин, — мой ответ.
— Это уже хуже, расскажите, в чем дело, — уже серьезно добавляет товарищ Сталин…
На заседании Совнаркома меня тревожит, что Сталина нет.
Рыков суммирует прения, ясно, что аргументация Чичерина победила. И я прошу слова до голосования. В этот момент из задней двери залы появляется Сталин. Его присутствие меня воодушевляет, и я горячо, почти по-митинговому доказываю, что нельзя давать разрешение на убой тюленей до 15 марта, иначе с гибелью маток гибнет и приплод, а это ведет к полному истреблению стада:
— Мы должны сохранить наших беломорских тюленей для себя. В договор надо внести точное указание срока, с какого мы допускаем охоту.
За спиной слышу шутливое замечание:
— Коллонтай перешла теперь на охрану материнства и младенчества тюленей.
И голос этот Сталина. Все смеются. Мое предложение принимается единодушно.
Переходят к пункту о навигации. Сталин не садится к столу, а покуривая и глядя куда-то вдаль, ходит легкими, неслышными шагами взад и вперед по комнате… Меня тревожит, что дискуссия затягивается, а Сталин ходит и покуривает, будто и не слушает. Но когда председатель собирается голосовать, Сталин останавливает его рукой:
— Дайте и мне слово.
Сталин резюмировал:
— Если торговый договор с норвежцами нам выгоден и дает то, чего мы еще не имеем от других государств, пусть себе получат каботаж как компенсацию.
Предложение Сталина принято, и обсуждение торгового договора закончено. Когда я подхожу к выходу, Сталин стоит у двери.
— Ну что, довольны вы постановлением? — бросает он вполголоса, не переставая курить и чуть улыбаясь.
Отвечаю:
— Еще бы, это благодаря вам, горячее спасибо.
И я, не дождавшись лифта, бегу по лестнице».
Благорасположение генерального секретаря еще не раз спасет ее от множества неприятностей…
Двадцать первого января 1918 года ленинское правительство аннулировало царские долги. К концу Первой мировой войны долг России составлял 13,8 миллиарда рублей. Основными кредиторами были Франция, Англия, США и Бельгия. Объявленный советским правительством дефолт, то есть отказ платить по долгам, нанес тяжкий удар европейским странам, обескровленным войной.
