«Когда вермахт захватил Мгу — восточнее Ленинграда, — писала финская газета «Ууси Суоми», — а финские войска достигли реки Свирь, судьба города была решена». Гитлер намеревался сровнять Ленинград с землей, а потом отдать финнам. Военная газета «Похьян Поика» писала: «Уничтожение Ленинграда будет означать решающий исторический поворот в жизни финского народа».
Хорошо подготовленные к боям в суровых условиях финны были опасным противником. И немцы никогда не считались слабыми солдатами, но «гораздо хуже драться с финнами», — признался на совещании в штабе Карельского фронта командующий генерал-лейтенант Валериан Александрович Фролов (см.: Новая и новейшая история. 2008. № 3).
Шестого декабря парламент Финляндии объявил об освобождении территорий, утерянных в результате зимней войны. Наступление финнов грозило лишить Советский Союз американских поставок военной техники, стратегически важных материалов и продовольствия. Льды перекрыли вход в архангельский порт. Суда союзников с грузами для Красной армии принимал только незамерзающий мурманский.
Финские войска, наступая, перерезали Кировскую железную дорогу, ведущую к Мурманску. Товарные поезда пустили по другой ветке. Но если бы финны еще продвинулись, они бы полностью прервали железнодорожное сообщение. Главной задачей Карельского фронта было обеспечение бесперебойных поставок по ленд-лизу.
В 1941-м немецкие и финские войска оккупировали две трети территории Карело-Финской ССР. Осенью Петрозаводск пришлось оставить.
Десятого октября 1941 года бюро ЦК компартии постановило: «Считать необходимым перевести Правительство КФССР в г. Беломорск. Для размещения аппарата СНК и ЦК КП(б) освободить помещение, занимаемое Управлением Кировской железной дороги».
Это был городок, состоявший, собственно, из небольших островков. Там было всего несколько каменных зданий. Бело-морцы обитали в обычных избах, тротуары и мостовые тоже были деревянными. Канализация в Беломорске отсутствовала. Вокруг — тундра. Бомбоубежищ в городе не было. Для населения вырыли щели. Начальство решили укрыть понадежнее. 10 июня 1943 года бюро ЦК постановило «в кратчайший срок построить вблизи здания ЦК бомбоубежище». Впрочем, ни немцы, ни финны город практически не бомбили.
В декабре 1941 года наступательный потенциал немецких и финских войск истощился. Да и главнокомандующий финскими вооруженными силами маршал Карл Густав Маннергейм понял, что вермахту войну не выиграть. В феврале 1942 года он написал своему родственнику: «Я отказываюсь от наступления на Петербург, поскольку ни один русский никогда не забудет, если мы это сделаем». Союз финнов с Гитлером произвел удручающее впечатление на страны, отношениями с которыми в Хельсинки дорожили, — на Соединенные Штаты и Швецию.
Два с половиной года линия фронта не менялась. Немецкие и финские войска не могли прорвать советскую оборону. А у Красной армии пока не было сил и средств, чтобы выбить врага.
В октябре 1942 года через одного шведского журналиста Москва сделала финскому правительству новое предложение: перемирие в обмен на возвращение к границам 1939 года (см.: Исторический архив. 2002. № 1). В Хельсинки не воспользовались выгодным предложением, о чем, вероятно, позднее пожалели.
Весной 1943 года американские дипломаты вновь пытались организовать обсуждение условий перемирия. Но в Хельсинки по-прежнему не были готовы к разрыву отношений с Германией. Немцы дорожили Финляндией еще и потому, что получали с рудников Петсамо три четверти потребляемого военной промышленностью никеля.
Тайная дипломатия была поручена Александре Коллонтай. С ней и шведы, и финны были готовы разговаривать откровенно. Они ей доверяли. С находившимися у власти социал-демократами она была близко знакома еще с дореволюционных времен. Некоторые шведские министры были ее старинными приятелями.
В Стокгольм заместителем резидента по финским делам прислали будущего генерала госбезопасности Елисея Тихоновича Синицына. Он работал на Дорогомиловском химическом заводе в Москве, пока в 1937 году его не взяли в НКВД. После разведшколы отправили в Польшу, точнее, во Львов — под прикрытием сотрудника советского консульства. Но началась война, Львов стал советским городом, так что первая загранкомандировка Елисея Синицына продлилась всего два с половиной месяца. Почти сразу, поздней осенью 1939 года, его командировали в Финляндию.
«Перед отъездом, — вспоминал Синицын, — мне в Наркомвнуделе выдали за деньги пальто, костюм и ботинки ярко оранжевого цвета, других не оказалось. В магазинах обуви вообще не было».
В Хельсинки его жена, вернувшись из полпредства, сказала, что на совещании видела двух его работников.
— Откуда ты это взяла? — удивился Синицын.
— У них одинаковые, не по сезону ярко-оранжевые ботинки, как у тебя.
С началом Великой Отечественной войны Синицына отозвали на родину, он стал заместителем начальника скандинавского отделения в разведке. В августе 1943 года ему приказали готовиться к поездке в Швецию. Из Архангельска на британском пароходе он плыл до Лондона, который немцы нещадно бомбили. Оттуда на самолете — с угрозой быть сбитым немецким истребителем — прибыл в Стокгольм.
Секретарь Александры Михайловны Коллонтай провела его в кабинет посла, попросив не задерживаться.
«За столом увидел небольшую, сутуловатую старую женщину с лицом, покрытым крупными морщинами, — вспоминал Синицын. — Она сидела на высоком стуле, а рядом с ней стояла коляска, на которой она передвигалась. Ее левая рука неподвижно лежала на столе, а правой она перебирала какие-то бумаги. Я много слышал об Александре Михайловне, о ее уме, красоте, необыкновенном революционном прошлом и бурной жизни. Теперь только яркие молодые глаза напоминали о былой красоте. Когда я поздоровался, она улыбнулась половиной рта».
Елисей Синицын, как положено, представился послу, объяснил, что официально он — первый секретарь посольства, а фактически — работник внешней разведки НКВД и назначен заместителем резидента по финским делам. Когда будет заключено перемирие с Финляндией, он отправится в Хельсинки.
«Мне показалось, — рассказывал Синицын, — что Коллонтай сделала движение, чтобы встать, но паралич левой ноги помешал ей это сделать. Она только огорченно задвигалась на стуле и уже не дребезжащим голосом, а твердо сказала, что рада знакомству со мной и готова оказать мне помощь… С горечью заметила, что прошлые представители моей службы игнорировали ее попытки оказать им помощь, и это не пошло на пользу их работе».
Александра Михайловна нашла в министерстве иностранных дел Швеции партнера для деликатных бесед о мирном урегулировании.
«Мои посреднические усилия начались в конце 1943 года, — вспоминал генеральный секретарь министерства иностранных дел Швеции Эрик Бухеман. — До этого русские и финны контактировали при посредничестве бельгийского посла в Стокгольме принца де Круа, но ни к чему не пришли.
20 ноября мадам Коллонтай попросила меня ее навестить. Она была больна и приняла меня в халате, сидя в кресле-каталке (после перенесенного инсульта). Причина неожиданного приглашения, пояснила она, состояла в том, что она получила весьма важное и срочное сообщение: если финская сторона желает направить своего представителя в Москву для обмена мнениями, то в советской столице его готовы принять».
