Увы…
Алексею предстояло пережить еще одно разочарование.
Назначив огромный калым, Егор Васильевич Оросин приданого за Анастасией не дал. Правда, чтобы не превратиться в посмешище, он вполне прилично одел дочь, но это было всё, что получил от него «расчетливый» Кулаковский.
Поистине поражаешься христианскому смирению Алексея Елисеевича, который, получив в жены нищую, немилую женщину, погрязший из-за нее в долгах, никогда не срывал на ней раздражения. Восемь лет совместной жизни, которые были им отпущены Богом, прожили супруги в мире и согласии.
17 ноября 1899 года в возрасте шестидесяти пяти лет, исповедовавшись у священника Чичимахской Николаевской церкви Иоанна Винокурова и причастившись Святых Даров, умер Елисей Васильевич Кулаковский от воспаления предстательной железы.
Исполняя последнюю часть триады об идеальных отношениях родителей и детей, Алексей Елисеевич Кулаковский должным образом, говоря по-якутски: кинилэр унуохтарын тутуохтаах этэ, похоронил отца на родовом кладбище в Учае.
3
После смерти отца Кулаковский продолжает работать помощником писаря Ботурусского улуса и живет в Чурапче, по-прежнему квартируя у Тимофея Михайловича Скрыбыкина. Только наездами бывает он у жены в I Игидейском наслеге, раскинувшемся по берегам Баяги.
Дел у него с каждым днем становилось всё больше.
Судя по реестру, помощник письмоводителя Кулаковский вел документацию по вопросам землепользования и сбора налогов, занимался распределением сенокосных угодий и ссудами (сеном и хлебом) нуждающимся жителям, хлопотал о розыске пропавших лошадей и о борьбе с пьянством…
Кулаковский составлял бумаги об изготовлении классной доски для Абагинской школы и об отправке на Охотский тракт рабочих людей для постройки новых мостов…
Разбирал жалобу Алексея Амосова на Гаврилу Амосова, который тайно увел его работницу Ульяну Хордогосову, и выписывал удостоверение поселенцу II Хаяхсытского наслега Ивану Тимофеевичу на получение билета для проживания на золотых приисках Олекминской и Витимской систем…
Пытался предотвратить спуск жителями Жулейского наслега озера Чибили и брал расписку с Семена Попова, обязующую его не играть в карты…
Некоторые дела, которые приходилось разбирать Кулаковскому, больше смахивали на анекдот, как, например, дознание о краже четырех пачек чая у Егора Игнатьева. Постановлено было, «ввиду картежной игры, взыскать с домохозяина, в доме которого была картежная игра, и удовлетворить поселенца Егора Игнатьева четырьмя штуками кирпичного чая».
Еще более анекдотичен разбор жалоб Ивана Сунхарылова…
Еще в 1895 году Иван Сунхарылов пришел в родовое управление с жалобой на Егора Мордовского, но тогда староста Терасинского родового управления Иван Игнатьев предложил спорщикам помириться при условии, что Мордовский угостит Сунхарылова бутылкой водки, и оба согласились.
Теперь, три года спустя, Иван Сунхарылов принес жалобу на Николая Сунхарылова, который сказал: «Вы, Милостивый Государь (Иван), отстраняя меня от дележа рыбы, поступаете так же, как журавль не подпускает к найденному червячку других журавлей!»
Сравнение это оскорбило Ивана Сунхарылова, заявившего в управлении, «что он не журавль».
Возможно, Ивану Сунхарылову, как и в случае с Егором Мордовским хотелось вытребовать с Николая Сунхарылова бутылку водки, но на этот раз планы его не осуществились. Совместно со старостой Тыарасинского наслега В. Давыдовым Кулаковский так сформулировал решение: отказать просителю, поскольку родовое управление находит, что спрашивать свидетелей под присягой о подробностях перебранки неуместно и недостойно…
Что-то в работе помощника письмоводителя было смешным, многое, когда речь шла о нужде, преступлениях и неестественных смертях — страшным, но всё это тонуло в засасывающей повседневности.
«Чувствую, Жук, что я далеко недостаточно образован, — признавался Кулаковский в письме Жуковскому. — Где-то далеко, в глубине души, живет зародыш желания — самообразовать себя. Конечно, единственным источником или средством для этого послужило бы чтение. Но, к сожалению, книги очень трудно мне доставать, да и руководителя нет (который бы указывал — что читать). И в этом случае приходится ждать, пока я разбогатею, чтоб я мог покупать или выписывать книги. Да вот беда: прежде чем я разбогатею, зародыш-то желания угаснет.
Так вот, для примирения этих несуразностей я намереваюсь искать клад по углам всякого дома. Но положим, если это беспокоящее меня желание угаснет, то нечего и тревожиться…».
Скрашивало Кулаковскому пребывание в Чурапче, пожалуй, только знакомство с первым якутским дипломированным врачом, выпускником Московского университета П. Н. Сокольниковым, который тогда тоже работал в Ботурусском улусе.
У Сокольникова была хорошая библиотека, и Кулаковский мог здесь (сохранился список библиотеки П. Н. Сокольникова) познакомиться с работами Фридриха Ницше, Томаса Мальтуса, Карла Маркса.
Как пишет Кулаковская, ее дед уже в то время «пользовался уважением и любовью народа, как по своему доброжелательному характеру, так и всё больше проявляющимися разносторонними талантами певца и сказителя, непревзойденными достижениями в национальных спортивных играх».
Мало кто побеждал Алексея Елисеевича в борьбе хапсагай и соревнованиях по поднятию тяжестей. На сохранившихся фотографиях Алексея Елисеевича того времени мы видим широкоплечего молодого человека с прямым открытым взглядом…
Говоря о пребывании Кулаковского в Чурапче, надо упомянуть и о первых его «сочинениях» на якутском языке.
Отправляя 17 августа 1898 года в Восточно-Кангаласскую инородную управу объявление о пойманных в улусе лошадях для розыска их хозяев, А. Е. Кулаковский описал масти лошадей на якутском языке. То же самое сделал он и 4 октября 1898 года, когда разыскивали владельца коня, найденного жителем II Хатылынского
[38] наслега Константином Мироновым.
Разумеется, эти якутские описания только в шутку можно назвать сочинениями, но так уж получалось у Алексея Елисеевича, что и эти попутные работы сливались в результате в единый, весьма важный для культуры Якутии труд.
В работе «Виды животного и растительного царств, известные якутам» Кулаковский приводит список главных лошадиных мастей, различаемых якутами:
Манган — совершенно белая;
Yym кэрэ — белая с желтоватым отливом;
Саhыл кэрэ — масти лисы;
Сырдык сур — светло-мышиный;
Сур — мышиный;
Хара сур — темно-мышиный;
Светло-серый,
Серый,
Темно-серый,
Темно-серый в яблоках,