Политик и полководец IV века до н. э. Фокион, 50 раз (!) занимавший пост стратега, окончил жизнь (причем умер не своей смертью, а был казнен) в 80 с лишним лет; он был, конечно, стариком, но отнюдь не дряхлым, а бодрым и деятельным. Перикл прожил 65 лет, при этом ни один источник не говорит о нем в его последние годы как о человеке старом или хотя бы пожилом. Напомним, что сам Сократ к моменту суда и казни имел маленьких детей — в семьдесят-то лет — стало быть, оставался еще вполне крепким мужчиной. В целом нет оснований считать, что древние греки жили существенно меньше, чем наши современники, скорее наоборот.
Подчеркнем принципиально важный момент: средняя продолжительность жизни в античности была низкой прежде всего за счет очень высокой детской смертности. Эго явление было общим для всех древних обществ, да и вообще для всех человеческих социумов, вплоть до открытия антибиотиков в XX веке. К слову сказать, на наш взгляд, научным открытием XX века, которое в наибольшей степени повлияло на жизнь человечества, следует назвать, вопреки распространенному мнению, не ядерную бомбу, не космический корабль, не компьютер, а именно антибиотики. Их применение позволило практически ликвидировать детскую смертность, а это, в свою очередь, коренным образом изменило всю демографическую ситуацию в мире. В равной степени в греческом полисе эпохи классики и в русской деревне позапрошлого столетия весьма значительная, едва ли не большая часть детей умирала в младенчестве, когда организм особенно подвержен разного рода болезням, в то время как в наши дни выживают практически все.
Но если уж ребенок выживал (а выживали, естественно, наиболее сильные и крепкие), а затем, став взрослым, не погибал на войне (еще один фактор низкой средней продолжительности жизни), то ничто не мешало ему дожить до весьма преклонного возраста. Никто, думается, не будет спорить с тем, что экологические условия в античности и в целом в доиндустриальную эпоху были несравненно более благоприятными для человека, нежели ныне.
Далее, ритм жизни был более неторопливым, размеренным, что уменьшало количество стрессовых ситуаций, которые, как известно, тоже негативно влияют на продолжительность жизни. Могут сказать, что источником стресса для людей античности были постоянные войны. Однако, как ни парадоксально, война не порождала стресса именно потому, что она была нормой жизни. Нормальная, привычная ситуация вообще, как правило, не может выступать источником стресса. Поясним свою мысль предельно бытовым примером, с которым сталкивались многие. Для человека, который привык спать допоздна, необходимость встать очень рано приводит к стрессу и зачастую выбивает его из колеи на целый день. Тот же, для кого ранний подъем является привычной нормой, не испытывает по этому поводу никакого дискомфорта.
Постоянное употребление в умеренных дозах разбавленного виноградного вина также укрепляло здоровье людей. Все это приводило к тому, что бодрая и деятельная старость была не менее, а пожалуй, и более частым явлением, чем в нашу эпоху
.
Итак, когда Сократ подчеркивает, что он — старик, в этом, по всей вероятности, тоже следует видеть проявление его знаменитой иронии. Но в общем позиция философа ясна и последовательна. Характерно, однако, что все эти контраргументы на доводы Критона он привадит лишь под самый конец разговора. Большая же часть диалога посвящена иному. «Босоногий мудрей» отказывается бежать из Афин не только потому, что не хочет срамиться под конец жизни, и не только потому, что это может навлечь неприятности на его друзей, организовавших побег. Главное для него то, что бегство означало бы нарушение законов государства. А этого Сократ никогда не делал, не желает делать и на сей раз.
Критона подобная позиция озадачивает, да не может не озадачить и современного читателя. Как же так, ведь с Сократом явно поступили несправедливо, приговорили его к смерти, в сущности, ни за что! Казалось бы, в данном случае восстановление справедливости именно в том и будет заключаться, чтобы любой ценой не дать свершиться казни — плоду судебной ошибки.
Но для Сократа в таком ходе рассуждений есть определенная казуистика. А он — отнюдь не казуист, а самый жесткий ригорист. Действительно, либо каждый из нас берет на себя право решать, какой закон справедлив, а какой нет, какой заслуживает исполнения, а каким можно пренебречь, — но тогда это будет самый настоящий софистический релятивизм и субъективизм, с которым Сократ боролся всю жизнь. Либо уж нужно считать, что закон — всегда закон, и повиноваться ему, не делая никаких исключений.
Сократ выбирает последний вариант, что вполне естественно: не он ли постоянно подчеркивал важность законности для жизни общества? Это находит наивысшее воплощение как раз в «Критоне» — произведении, которое можно назвать настоящим гимном законам. Они в речи Сократа даже персонифицируются, предстают в виде неких одушевленных существ.
Подобный «культ закона» был характерен для политиков и мыслителей следующего этапа развития афинской демократии, имевшего место в IV веке до н. э.
И весьма вероятно, что сложился этот «культ» в какой-то степени под влиянием сократовских воззрений. Весьма популярной стала идея о том, что истинный господин полиса — не демос, а закон. Впрочем, самые дальновидные и откровенные авторы не скрывали, что в действительности для них такое представление скорее некая благочестивая фикция. Например: «В чем же состоит сила законов? Если кто-нибудь из вас громко закричит, что его обидели, — прибегут ли к нему законы на помощь, чтобы его защитить? Нет, разумеется! Ведь это написанные тексты, и они сами по себе не могут ничего сделать» (Демосфен. XXI. 224).
А вот для Сократа, похоже, законы все-таки были чем-то большим, нежели просто написанные тексты. Они — живые; они (можно сказать даже и так) — некие божества, охраняющие город. Во всяком случае, так изображает дело Платон в «Критоне». И заглавный герой диалога с грустью уходит ему не удалось добиться своего, Сократ остался тверд.
Фессалия его так и не увидела, хотя тамошние знатные вожди звали его и желали, чтобы мыслитель стал их гостем. Кстати, не отставал от них в этом деле, но также не добился успеха и царь еще севернее расположенной Македонии. По более надежным сведениям (Аристотель. Риторика. II. 1398 а 24 сл.; Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 25), это был Архелай, правивший в 413–399 годах до н. э. Менее вероятно, что имеется в виду его отец Пердикка (Марк Аврелий. Размышления. XI. 25), но зато приводящий эту последнюю версию римский император-философ, похоже, наиболее адекватно передает мотивы отказа: «Сократ так сказал Пердикке, почему не идет к нему: чтобы не погибнуть наихудшей погибелью, а именно быть облагодетельствованным без возможности облагодетельствовать в ответ». Да. Сократ, как мы уже прекрасно знаем, был беден, но горд. А вот драматурги Еврипид и Агафон, например, такое же предложение Архелая охотно приняли…
Впрочем, строго говоря, к какому именно времени относятся эпизоды с приглашением Сократа фессалийцами и македонянами, с точностью и уверенностью сказать нельзя.
* * *
И вот — день казни. По афинским обычаям утром с приговоренного снимали оковы, а сама чаша с ядом подносилась ему только после заката солнца. Часы же, что в промежутке, он был волен провести в тюрьме так, как ему угодно. По возможности даже выполнялись его желания. Ясно, что каждый употреблял это время по-своему: кто-то улаживал домашние дела, отдавал последние распоряжения, а кто-то требовал вина и гетер, чтобы перед смертью хоть повеселиться…
