Он выбежал вслед за Жулией, а Бетти, как ни в чем не бывало, позвала Шику обратно в спальню:
— Не обращай внимания! Пойдем, мы еще не нашли сережку!
Ответ Шику прозвучал неожиданно грубо:
— Никаких сережек! Все! Хватит с меня девушек из семьи Монтана. Знаешь, я начинаю думать, что единственный разумный человек в вашем доме — это Отавиу. Вот твоя сумочка, Бетти! До свидания!
У лифта Бетти встретилась с возвращавшимся домой Раулом — Жулия отвергла его как провожатого. Он потребовал от Бетти объяснений:
— Как тебя понимать? Вчера ты утверждала, что хотела отбить у Жулии меня, а сегодня я застаю тебя с Шику!
— Вчера я промахнулась! — нисколько не смутилась Бетти.
— То есть?.. — опять не понял ее Раул.
— Не того отбивала! Надо было отбивать Шику!
— Но ведь Шику с Жулией ненавидят друг друга!
— Я тоже так думала, но, оказывается, ошиблась.
— Ты с ума сошла! Они видеть друг друга не могут!
— А ты подумай хорошенько, подумай…
— Ладно, подумаю, — озадаченно произнес Раул. — Но ты на всякий случай держись подальше от Шику: он бабник!
— И к тому же он не миллионер, — засмеялась Бетти, рассмешив и Раула.
— А с тобой, кажется, и в самом деле можно дружить, — сказал он на прощание.
Дома Раула встретил разъяренный Шику:
— Я запрещаю тебе произносить имя Жулии в этом доме! Ты больше не посмеешь звонить ей, видеться с ней и даже думать о ней! Потому что я этого не хочу!
Такое заявление косвенно подтверждало догадку Бетти, и Раул прямо спросил Шику:
— Не означает ли это, что ты влюблен в Жулию?
Шику ответил ему с такой же прямотой:
— Да, Раул, я без памяти влюблен в эту истеричку! Не просто влюблен — я без ума от нее! Меня надо схватить и держать за решеткой, в смирительной рубашке!
— Не могу поверить…
— Я и сам не могу поверить. Презираю, ненавижу ее, и в то же время люблю! Это сильнее меня. Что мне делать, Раул!
— Ну, так и люби ее. В чем загвоздка? Если ты из-за меня переживаешь, то у нас с ней, в общем, так ничего и не получилось. Я ей, похоже, безразличен, да и она меня не слишком зацепила. Так что действуй!
— Нет, я сам этого не хочу. В ней сконцентрировано все, что я презираю в женщинах, и вообще в людях. Она вероломная, заносчивая, холодная.
— Неправда! — возразил Раул. — Ты нарисовал портрет какой-то другой женщины. А Жулия — человек прямой и откровенный, честный и чуткий.
В глазах Шику зажегся огонек надежды.
— Ты в это уверен? — спросил он, явно рассчитывая на положительный ответ.
И Раул его не разочаровал:
— Абсолютно! Я ее достаточно хорошо изучил.
— Но она меня ненавидит!
— У Бетти на сей счет другое мнение, — лукаво усмехнулся Раул. — Ты поговори с ней.
— Бетти такая же сумасшедшая, как и ее сестра!
— Может, и так, но человек она неплохой. А впрочем, я не настаиваю. Чем ходить вокруг да около, не лучше ли сразу во всем признаться Жулии?
— Нет, лучше умереть!
— Ну ладно, не спеши, подумай еще, — посоветовал Раул. — Любовь ведь такая штука, от которой просто так не отмахнешься.
Глава 21
Дата серебряной свадьбы неумолимо приближалась, а согласие и желанный порядок в семействе Сан-Марино по-прежнему не наступали, хотя Антониу делал для этого все, что считал нужным и возможным.
Прежде всего, он положил конец безделью и круглосуточным пьянкам Арналду, усадив его за компьютер в редакции «Коррейу Кариока».
— Отныне тебе придется ходить на работу каждый день, а отдыхать и развлекаться будешь как все нормальные люди — по выходным, — сказал он сыну.
Арналду вяло поторговался насчет должности, однако вынужден был уступить отцу, поскольку на днях разбил дорогостоящий автомобиль и сам чудом остался в живых. В наказание за ту пьяную аварию отец и сослал его в редакцию, но Арналду не терял надежды вскоре там развернуться и занять подобающее место в семейном бизнесе, а точнее — в руководстве компании.
Антониу также перестал заискивать перед Гонсалой, чтобы не вызывать в ней дополнительного раздражения своими подарками. При этом он старался ни в чем ей не перечить и вообще поменьше с ней разговаривать — во избежание случайной ссоры. Ради мира в семье — пусть даже временного и зыбкого — оставил в покое и Тьягу. Не приставал к нему со своими нравоучениями, помня о том, что Гонсала всегда принимает сторону сына, причем бросается на его защиту как разъяренная тигрица.
Правда, кое-какие меры предосторожности Сан-Марино все же предпринял, попросив Аурелиу и Торкуату на всякий случай присматривать за Тьягу и докладывать обо всех его сомнительных контактах с лицами мужского пола.
И вот такой сигнал поступил: Аурелиу позвонил Сан-Марино в редакцию и сообщил, что Тьягу вместе с неизвестным юношей вошел в какой-то подозрительный дом.
Прервав совещание, Сан-Марино тотчас же выехал по указанному адресу.
Как потом выяснилось, в доме, показавшемся Аурелиу подозрительным, жил преподаватель, у которого Тьягу брал уроки вокала, и там же располагалось хоровое общество, В тот день как раз была репетиция хора, и Сан-Марино получил возможность увидеть сына поющим вместе с другими такими же юнцами, как он.
Сан-Марино не стал устраивать публичного скандала, дождался окончания спевки и лишь, затем, усадив сына в машину, высказал ему все, что думал по этому поводу.
— Ты позоришь меня, позоришь нашу фамилию! — кричал он. — Распевать в хоре, как девчонка! Это, по-твоему, достойное занятие для мужчины?
Тьягу нисколько не испугался отца и отвечал ему дерзко, задиристо: — да, я хочу стать певцом! Это моя мечта! Может, как певец, я даже сумею когда-нибудь прославить нашу фамилию!
Ссора, начавшаяся в машине, продолжилась и дома. Ан тонну требовал от сына покончить раз и навсегда с занятиями по вокалу и распрощался с мечтой о поприще певца. А Тьягу стоял на своем и так разозлил Антониу, что тот влепил ему увесистую пощечину.
Произошло это, к несчастью, на глазах Гонсалы, и хрупкий мир, воцарившийся на время в доме Сан-Марино, вновь рухнул
— Ты относишься ко мне и к детям так, будто мы — твоя собственность, — гневно упрекала мужа Гонсала. — Тебе плевать на наши интересы, наши пристрастия. Мы вправе заниматься только тем, на что укажешь ты. А если кто ослушается, то может и в глаз получить. Так? И после этого ты еще собираешься отмечать серебряную свадьбу, Антониу? Что тут отмечать? Двадцать пять лет твоего диктата?
