– Меня не волнует, отличаюсь я от кого-то или нет. Я – это я, и точка.
– Неужели тебя не волнует, что с подобным отношением ты можешь остаться без гроша?
– Знаешь что, Джон… – Я понимал, что Кэглсток желал мне добра и что его предложение было совершенно бескорыстным (если только профессиональный финансист способен быть бескорыстным), и все же оно было мне не по душе. – То, что твой способ считается законным, отнюдь не означает, что он правильный.
Кэглсток начал что-то говорить, но я снова его перебил:
– Послушай меня, Джон… Однажды, когда мне было лет десять, мы с дедом поехали в магазин за продуктами. У него было с собой сто долларов одной бумажкой. Когда кассирша дала деду сдачу, он пересчитал деньги, потом пересчитал еще раз и протянул ей двадцатидолларовую бумажку. «Вы дали мне слишком много», – объяснил он. Когда кассирша убедилась, что он прав – две бумажки действительно слиплись между собой, – она долго его благодарила. Потом, когда мы уже сели в машину, я спросил, почему он не оставил деньги себе, ведь кассирша никогда бы не узнала, на ком она обсчиталась. И знаешь, что мне ответил дед?..
– Что?
– «Зато я знал», – вот что он сказал. Должно быть, у меня был очень глупый вид, потому что дед добавил: «Я не продам свою честь и достоинство за двадцать долларов, сынок. Ни сегодня и вообще никогда». Потом он наклонился ко мне совсем близко и пояснил: «Честь – вот что делает мужчину мужчиной, и если однажды ты ее лишишься, вернуть ее себе ты уже не сможешь, сколько бы ты ни заплатил».
Джон неуверенно усмехнулся, и я услышал, как скрипнуло его кресло, когда он откинулся на спинку и закинул ноги на стол.
– Хотел бы я познакомиться с твоим дедом.
Джон был честным человеком, в этом я не сомневался. Аудиторские проверки его фирмы и в особенности операций, которые она производила с капиталами Брайса, показали это со всей определенностью: аудиторы, с которыми нам доводилось иметь дело, признавались, что давно не сталкивались со столь безупречной постановкой дела. Брайс тоже относился к Кэглстоку с доверием, но, быть может, гораздо важнее было то, что Джон приносил ему реальную пользу.
В данном случае вопрос стоял вовсе не о законности или противозаконности предложенного Джоном маневра. Разумеется, он был законным на все сто процентов. Для меня, однако, проблема заключалась в том, что, согласись я на предложение Кэглстока, и мои отношения с Брайсом, равно как и данное мною обещание, оказались бы скомпрометированы – пусть даже только в моих собственных глазах.
– Думаю, вы бы с ним прекрасно поладили, – откликнулся я.
На этом наш разговор закончился. Я дал отбой и, откинувшись назад, прислонился спиной к кухонной раковине. Набрав полную грудь воздуха, я медленно выдохнул, думая о том, не были ли мы с Папой неумными чудаками.
Потом мне пришло в голову, что по закону мне нельзя держать заряженное ружье в фургоне. Пришлось перенести его в дом и открыть мой писательский «кабинет». Там я приподнял половицу и положил «винчестер» поверх железного сейфа. Снова заперев дверь, я вышел на крыльцо. Было, наверное, уже около полуночи, но и в темноте я без труда разглядел вдалеке какие-то светлые пятна, которые слегка покачивались на легком ветру, и понял, что за последние несколько часов мир вокруг меня действительно изменился.
Сойдя с крыльца, я медленно двинулся вдоль хлопковых кустов, легко касаясь кончиками пальцев распустившихся на ветвях белоснежных цветов. В свете луны, горевшей в небесах, словно огромный прожектор, все хлопковое поле мерцало сотнями и тысячами сияющих белых звезд, которые вспыхнули здесь за последние несколько часов. Я знал, что их чашечки останутся открытыми, а цвет не изменится в течение еще примерно суток; за это время микроскопические крупинки пыльцы, перелетая с цветка на цветок, должны оплодотворить семяпочку, положив начало очередному витку великой тайны, которая зовется жизнью.
Наверное, именно тогда до меня дошло, что же на самом деле произошло в моей жизни. Чувство потери поднялось из земли, словно туман; оно пропитывало меня изнутри, и я почувствовал себя одиноким и холодным, словно повисшее над горизонтом серое снеговое облако. Присев на корточки между рядами хлопковых кустов, так что мое лицо оказалось на одном уровне с цветами, я заплакал горькими, скупыми слезами безысходности и отчаяния.
Весь мир вокруг расцветал, благоухая жизнью и обновлением, и только Мэгги оставалась такой же, как полтора года назад.
Глава 23
Приоткрыв дверь палаты, я просунул голову в щель и замер от неожиданности. В темноте я увидел фигуру крупного, широкоплечего мужчины, который стоял возле койки Мэгги, неподвижный и прямой, словно гладильная доска.
Не сразу до меня дошло, что Блу, который тоже был в палате, никак на него не отреагировал.
Первоначальное потрясение еще не совсем прошло, а я уже начал различать детали. Мужчина стоял, заложив руки за спину, и от его фигуры не веяло ни напряжением, ни угрозой. Вот он услышал, а может – просто почувствовал мое присутствие и обернулся. Он тщательно вымылся, к тому же от него буквально разило одеколоном, запах которого я сразу узнал: точно так же пахло в моем сожженном доме. Начищенные армейские ботинки сверкали даже в темноте, а чистый, накрахмаленный и безупречно отглаженный полевой камуфляж чуть слышно шуршал при каждом движении. В правой руке он держал черный цилиндрический предмет длиной дюймов четырнадцать. Ближайший ко мне конец слегка поблескивал стеклянным кругляшком, отражавшим проникавший из неплотно прикрытой двери ванной комнаты свет флуоресцентной лампы.
Я шагнул вперед. Лицо Брайса как-то странно поблескивало, и через мгновение я догадался, что он плачет. Слезинки проложили мокрые дорожки по его втянувшимся щекам и сверкали в тонких морщинках под глазами. Увидев, что я его разглядываю, Брайс быстро моргнул, и соленые капли, скатившись по его лицу, сорвались с подбородка и упали на пол. Шагнув вперед, я встал рядом с ним, и некоторое время мы молча стояли над Мэгги, которая, завернувшись в одеяло, крепко спала под действием лекарств, которые прописал ей доктор Палмер. Глянув на настенный монитор, я, однако, убедился, что ее температура и не думала спадать – прибор показывал прежние сто два градуса.
Теперь, когда я стоял совсем рядом с Брайсом, я догадался, что странная штука у него в руках – старый оптический прицел. Воронение местами стерлось от долгого употребления, и под ним поблескивал светлый металл. Судя по многочисленным винтам и защелкам, этот прицел можно было установить за считаные секунды и так же быстро снять.
Несколько месяцев назад Эймос, который как раз проходил специальную подготовку, показывал мне полицейское снайперское снаряжение. Тогда на меня произвели сильное впечатление оптические прицелы. Все они были довольно громоздкими, имели переменное увеличение и ночную подсветку, но, главное, с их помощью можно было произвести точный выстрел на дистанцию до восьмисот ярдов и даже больше. Некоторые модели снабжались особыми верньерами, с помощью которых стрелок мог внести необходимые поправки на ветер, расстояние и природные условия. Одним словом, это были настоящие шедевры инженерного искусства, и каждый из них стоил, наверное, дороже, чем небольшой вертолет.
