– Как ты прекрасна! – проговорил он, осторожно коснувшись ее щеки. Арлетта с жадностью схватила его ладонь, прижала к губам и поцеловала. Почувствовав на языке слегка солоноватый вкус его кожи, она вдруг отчетливо поняла, что сегодня она станет женщиной.
Его ладонь скользнула по ее шее вниз и остановилась у ключицы. И снова Арлетта схватила его руку и опустила себе на грудь. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и вдруг все, о чем Арлетта только догадывалась, но не знала наверняка, стало простым и ясным. Она чувствовала на своих губах его горячие и жадные губы, чувствовала на коже его прикосновения, ощущала его запах – тот хорошо ей знакомый экзотический аромат ванили и сандалового дерева, который за два с половиной месяца почти улетучился с маленького квадратика муслина, лежавшего в ящике ночного столика рядом с ее кроватью.
А еще через мгновение, – словно подхваченная какой-то силой, о которой она не подозревала, но которая незримо присутствовала в ней на протяжении всей жизни, – Арлетта расстегнула его брюки и позволила ему снять с себя платье. Еще миг – и вот они уже лежат на кровати, и Годфри, глядя на нее сверху вниз, спрашивает:
– Скажите, мисс де ла Мер, вам уже приходилось когда-нибудь этим заниматься?
Арлетта покачала головой.
Он ласково посмотрел на нее, улыбнулся и убрал с ее лица прядь растрепавшихся волос.
– Тогда я буду очень, очень осторожен.
«Не надо! Не надо быть осторожным!» – хотелось сказать ей, но все, что она смогла сделать, это пригнуть его голову к себе и снова найти его губы. Арлетта знала, что еще немного, и она навсегда распрощается со своей чистотой и невинностью, но сейчас ее это нисколько не волновало. Пусть делает все, что хочет, решила она – и будь что будет.
То, о чем Арлетта так страстно мечтала, заняло от силы пять минут, но это оказалась только преамбула к тому, что было дальше. Всю длинную, длинную ночь, – до самого рассвета, когда солнечные лучи несмело заглянули в узкое мансардное окошко, – они лежали на кровати и, крепко обняв друг друга, говорили, говорили, говорили без конца. Годфри рассказывал о своей семье – об отце, который был в их городке начальником полиции, о матери, которая была когда-то королевой красоты, о семейном доме у подножия Питон-Митан, о своем детстве, об в учебе в школе, о занятиях музыкой и пении в церковном хоре, о войне и о разных забавных случаях, которые происходили с ним во время поездок с оркестром, о друзьях, которых он находил и терял, о своих планах на будущее.
Было где-то начало третьего ночи, когда вернулась Мину.
– Арлетта? – услышали они за дверью ее тихий шепот. – Ты дома?..
Это показалось им настолько смешным, что сначала они тихонько захихикали, уткнувшись друг в друга, чтобы заглушить звук, а потом Годфри сказал громко:
– Разумеется, она дома. Где же ей еще быть, мисс Макатир?
Из-за двери послышался какой-то странный звук, словно Мину вдруг поперхнулась. Наконец она справилась с собой и проговорила почти естественным голосом:
– Э-э-э… гм-м… простите, что побеспокоила. Спокойной ночи, Арли. Спокойной ночи, мистер Каперс.
– Спокойной ночи, Мину, – хором ответили они.
Но о каком сне могла идти речь, если они никак не могли наговориться? Арлетта рассказывала о своем детстве, о продуваемом всеми ветрами доме на вершине утеса, о гибели на войне отца и о стойкости и мужестве своей матери, о том, как она сама долгими часами глядела из окна на свинцово-серые воды Ла-Манша и гадала, каково это будет – стать наконец взрослой. Она рассказала ему о семье Миллер, о несчастной Летиции, которая пила из чайных чашек то бренди, то джин, о постоянно отсутствующем мистере Миллере, об их избалованных, необузданных сыновьях и о бедной Лилиан, которой так хотелось поскорее упорхнуть из родительского дома, но которая была вынуждена оставаться с семьей ради младшего брата. И еще Арлетта рассказала ему о своей работе в «Либерти», об эксцентричных покупательницах с их невозможными и невыполнимыми требованиями, и даже о том, что недавно она стала самой молодой заведующей отделом за всю историю универмага.
Наконец они уснули, а уже через полчаса Арлетта проснулась – ей пора было вставать на работу. Увидев Годфри рядом с собой – длинные ресницы сомкнуты, широкая грудь мерно вздымается, тонкая жилистая рука лежит у нее на животе, – Арлетта почувствовала, как ее сердце вновь затрепетало от счастья. Повинуясь внезапному порыву, она наклонилась и поцеловала его в лоб, а он открыл глаза и, сонно глядя на нее, прижал к себе. Уткнувшись головой ему в шею, Арлетта снова подумала о той смешной и серьезной девчушке, которая часами смотрела в освинцованные окна дома на утесе, видя перед собой только туманную дымку, скрывавшую тот дальний берег, где сбываются обещания и мечты. Теперь она точно знала, что той девочки больше нет, что она превратилась в женщину – современную, уверенную, сильную… и очень, очень счастливую.
39
1995
– Вчера я встречалась с твоей сестрой, – сказала Бетти и, закончив размешивать сахар в чашке капучино, обеими руками поднесла ее к губам.
Надорвав свой пакетик с сахаром, Джон вопросительно посмотрел на нее.
– Значит, Александра тебе помогает? – спросил он. – Неужели она сумела что-то раскопать насчет джаз-клубов и прочего?
– Да. Она была очень полезна. Ради этого она даже ненадолго ушла с работы, чтобы сопровождать меня в разные места. Вчера мы вместе ходили в галерею, а потом устроили небольшой пикник.
– Постой-постой, ты уверена, что говоришь именно о моей сестре?
Бетти улыбнулась.
– Да. И знаешь, мне кажется, что иногда вам все-таки следует встречаться. Думаю, что вы друг другу понравитесь.
Джон сардонически ухмыльнулся.
– Ну тогда расскажи мне, что вам удалось узнать.
Прихлебывая кофе, Бетти рассказала ему о мемориальной табличке на коттедже Гидеона Уорсли, о вырезанном на дереве сердце, о Южном синкопированном оркестре и о портрете Арлетты, который висел в Национальной портретной галерее. Одновременно она наблюдала за Джоном, лицо которого выражало сначала вежливый интерес, потом – удивление, и наконец – изумленное восхищение.
– Вы неплохо потрудились! – проговорил он, когда она закончила. – Все это просто… поразительно. И очень, очень необычно.
– Я знаю, – сказала Бетти. – Боюсь только, что теперь, когда я буду работать у Эйми, у меня будет не так много возможностей заниматься историей моей бабушки. И библиотеки, и Сомерсет-Хаус
[30] открыты только днем, а для меня это самое горячее время.
– Я мог бы тебе помочь, – неожиданно предложил Джон, и Бетти удивленно на него посмотрела.
