– Бетти?
– Да. Когда я была молодой, всех Элизабет называли Бетти. Или Бет. Сокращенно. Но чаще – Бетти… – Она покачала головой. – Мне почему-то кажется, что имя Бетти очень тебе подходит.
Бетти?.. Элизабет попыталась мысленно примерить новое имя к себе и в конце концов пришла к выводу, что оно ей, пожалуй, нравится. Оно казалось более веселым, чем официальное Элизабет, и в то же время было куда лучше, чем Лиззи (в ее представлениях так могли звать только совсем маленьких, шести-восьмилетних девчонок, а ей уже исполнилось десять).
– Хотела задать тебе еще один вопрос… – Арлетта поднялась на ноги и двинулась куда-то в угол комнаты. – Как ты относишься к старым фотографиям? Тебе нравится их рассматривать?
Элизабет кивнула. Она действительно очень любила старые фото.
– Я почему-то так и подумала. – Арлетта привстала на цыпочки и сняла с полки несколько переплетенных в кожу альбомов. – Вот здесь я храню свои старые снимки. Взгляни…
Элизабет послушно раскрыла первый альбом, а Арлетта тем временем поставила на патефон большую черную пластинку и осторожно опустила на нее иглу. Раздалось негромкое шипение, потом зазвучало фортепиано, в жаровне стрельнул уголек, а от раскрытого альбома поднялся легкий запах сухого старого картона. В воздухе витал густой аромат восковых свечей, а на горле Арлетты таинственно поблескивала старинная брошь в форме раскинувшей крылья бабочки, и Элизабет вдруг почувствовала, как ее наполняет нечто незнакомое и необычное, такое, с чем она еще никогда не сталкивалась. И это было очень приятно, хотя голова у нее слегка кружилась, а мускулы непроизвольно подергивались, точно наэлектризованные. Так произошло ее первое знакомство с роскошью, или, точнее, с тем, что в разные годы называли «шик», «глянец», «гламур» и другими подобными словами.
Дом, в котором Элизабет жила в Суррее, был современным и совсем обыкновенным. Ее мать ходила на работу в джинсах и блузках поло. И даже по праздникам, когда Элисон и Джолион отправлялись в хороший ресторан, она просто меняла джинсы на брюки, а на шею надевала золотую цепочку. Косметикой Элисон почти не пользовалась, делала перманент (как она говорила – для экономии времени), слушала по вечерам «Радио-1» и обожала футбол. Элисон была красива, но никто бы не назвал ее шикарной женщиной. И до сегодняшнего дня Элизабет тоже не представляла, что такое настоящая роскошь. Она восхищалась платьями Одри Хепберн в фильме «Моя прекрасная леди», любила бывать в ювелирном отделе универмага в Гилфорде и притворяться, будто выбирает бриллиантовое колье или еще что-то в этом роде, но то, с чем она столкнулась сейчас, было другим. В этой комнате, где таяли короткие январские сумерки и звучали аккорды Третьей симфонии Чайковского, Элизабет медленно переворачивала листы старого фотоальбома, словно страницы жизни пожилой леди, и сама не заметила, как погрузилась в ностальгию по временам, которых никогда не видела.
В этой комнате Элизабет Дин превратилась в Бетти.
3
1987
Бетти стояла на паромном причале. Пар, вырывавшийся у нее изо рта при каждом вздохе, обволакивал голову и, разорванный в клочья холодным ветром, улетал в море, словно торопясь вернуться назад: так ищет дорогу домой потерявшаяся кошка.
Бетти была одета не по погоде легко. Как и многие пятнадцатилетние девчонки, она была куда больше озабочена своей внешностью, нежели соображениями здоровья, к тому же Бетти знала, что дальше им предстоит ехать на поезде, который идет в Лондон. Там рядом с ней могли оказаться Самые Настоящие Лондонцы, и ей очень не хотелось выглядеть в их глазах как человек, который живет со старой-престарой женщиной в старом-престаром доме, стоящем на вершине утеса на берегу затерянного в море островка – такого крошечного, что там даже нет шоссейных дорог. Именно по этой причине Бетти была одета в толстые черные колготки, очень короткую джинсовую юбочку, голубые замшевые мокасины и темно-синий, поношенный и растянутый свитер из овечьей шерсти с V-образным вырезом. Под свитером на ней была отделанная кружевом кофточка без рукавов. Коротко подстриженные волосы Бетти были выкрашены в иссиня-черный цвет, а губы она накрасила темно-красной помадой и подвела более темным лайнером оттенка запекшейся крови. Как ей казалось, – нет, она была совершенно в этом уверена! – она просто ни капельки не походила на девчонку, которая приехала с Гернси.
А Бетти иногда и впрямь забывала, что на острове она была чем-то вроде самой большой рыбы в крошечном пруду. На Гернси они с Беллой правили словно две некоронованные королевы. Они были самыми модными, самыми красивыми, самыми известными и пользовались бешеным успехом. Можно было без преувеличения сказать, что повседневная жизнь всех пятнадцатилетних подростков на Гернси вращалась вокруг них двоих. И Бетти совершенно искренне верила, что она – особенная. На всем острове больше ни у кого не было таких шелковистых волос, таких больших дымчато-карих глаз и таких длинных и стройных ног, какие можно увидеть разве что на изображающих идеальных женщин рисунках в журналах с выкройками модных платьев. Одевалась она тоже не как все: ее гардероб выглядел (а по местным меркам и был) стильным, оригинальным и даже экстравагантным, поскольку свои наряды Бетти либо отыскивала в самых дальних уголках благотворительных лавок, либо потихоньку от Арлетты вынимала из ее многочисленных шкафов. Неудивительно, что на острове Бетти была чем-то вроде знаменитости.
Но здесь, в нескольких десятках миль от Гернси, все это не имело значения. Здесь Бетти была самой обычной девчонкой. Довольно симпатичной, правда, но ненамного симпатичнее большинства.
Сегодня они с матерью приехали в Англию в первый раз за последние пять лет. Да, целых пять лет прошло с тех пор, как туманным январским утром их семья снялась с насиженного места и отправилась на Гернси. Поначалу они планировали прожить у Арлетты не больше трех месяцев, но три месяца как-то незаметно превратились в шесть, шесть месяцев стали годом, а потом… потом мать Бетти обнаружила, что на острове ей очень нравится. Сама Бетти тоже чувствовала себя в местной школе очень неплохо и уже не стремилась вернуться в Суррей. Через полтора года после их отъезда какой-то «придурок, у которого денег куры не клюют» (так охарактеризовал его Джолион), позарился на их фарнемский дом, а поскольку он давал хорошую цену, дом был продан, и они остались на острове. Бетти это решение нисколько не огорчило. Напротив, она была в полном восторге. С тех самых пор, когда она впервые перешагнула порог спальни Арлетты, ей было совершенно ясно: она хотела бы жить только здесь. Транспортная компания доставила из Англии остававшиеся в Фарнеме вещи, в том числе – белую кровать с украшениями из прозрачного перспекса, и Бетти окончательно поселилась в старом доме на краю утеса.
На это Рождество Бетти и ее мать решили навестить свою вторую бабушку, мать Элисон, которая по-прежнему жила в Суррее. Они собирались провести у нее два дня, а по пути заехать в Лондон, чтобы купить рождественские подарки. К тому времени, когда Бетти вступила в подростковый возраст, единственной точкой соприкосновения между ней и матерью оказался шопинг, поэтому, шагая вдоль Оксфорд-стрит по направлению к магазинам модной одежды, она и Элисон крепко держали друг друга за руки, но уже не как мать и дочь, а, скорее, как подруги и единомышленницы.
