И вдруг, еще не видя Годфри, она уловила его запах – до боли знакомый аромат ванили и сандалового дерева, который она помогала ему выбрать в «Либерти» почти год назад. А немного повернув голову, она его увидела. Он был без пиджака, насквозь промокшая от пота сорочка прилипла к стройному мускулистому телу. В одной руке Годфри держал полотенце, в другой – бутылку холодного пива. Он только что выслушал от кого-то очередную порцию поздравлений и похвал, и на губах его играла обаятельная, чуть самодовольная улыбка.
– Боже мой, кого я вижу! – проговорил он, и улыбка на его губах застыла.
– Здравствуй, – сказала Арлетта.
Прежде чем ответить, Годфри огляделся по сторонам, словно не веря, что она появилась здесь ради него.
– Привет, – отозвался он.
– Сегодня ты превзошел самого себя, – продолжала она храбро. – Это было что-то потрясающее.
– Благодарю, мисс де ла Мер. Или я должен был сказать – миссис Уор?..
– Нет, я мисс. Мисс де ла Мер. Для друзей – Арлетта.
– И ты пришла сюда… – Он снова огляделся. – …Одна?
Она кивнула.
– Мы с Гидеоном расстались. После того как я потеряла ребенка. Теперь наш брак будет аннулирован.
Брови Годфри подскочили так высоко, что почти затерялись в волосах.
– Ах ты боже мой!.. – пробормотал он и, опустив взгляд, потер подбородок. – Какой… неожиданный поворот событий. Наверное, мне не нужно говорить, как глубоко и искренне я тебе сочувствую.
– Спасибо, Годфри. Но на самом деле это было к лучшему.
Он вскинул голову. Эти слова застали его врасплох.
– Наш брак был чистой воды формальностью, – прошептала Арлетта многозначительно.
Годфри взглянул на нее с еще более глубоким недоумением.
– Но…
– Просто формальностью, – твердо повторила она и, еще больше понизив голос, пояснила: – Ребенок появился случайно… по вине Гидеона. Он… он просто воспользовался мною.
Арлетта поперхнулась и залилась краской. Это был первый раз, когда она рассказывала кому-то о том, что случилось с нею на самом деле, и каждое слово жгло ее как раскаленное железо.
Годфри несколько раз моргнул и покачал головой, как человек, который уверен, что ослышался.
– Ты хочешь сказать, что он… он тебя…
– Да, – прошептала она. – Это произошло на моем дне рождения.
Его лицо потемнело от гнева.
– Он… он… – Годфри переступил с ноги на ногу, словно не зная, что сделать, что сказать. – Господи, Арлетта, почему же ты ничего мне не сказала?!
– Потому что это было слишком ужасно и слишком… сложно, а мне хотелось, чтобы все было как можно проще. В общем, я уверена, что поступила правильно.
– Ты уверена? Но как это может быть правильным, если мы любили друг друга? Мы хотели быть вместе! Если бы ты мне сказала, я бы…
– Что, Годфри? Что бы ты сделал? Что ты мог сделать? Ударить его? Избить? А что потом? Я бы все равно осталась беременна, а вот ты мог оказаться в тюрьме.
– Я бы не стал его бить. За всю свою жизнь я ни разу никого не ударил. Но я мог бы… – Он стиснул пальцы, словно пытаясь найти решение проблемы, которая решилась без него. – Мне просто нужно было знать, Арлетта. Если бы я знал, я бы женился на тебе, заботился о тебе… А еще я не испытывал бы той непереносимой, неописуемой боли, которая терзала меня последние полгода. Мне казалось, будто мне в сердце вонзили стальной прут – вонзили и оставили его там.
Арлетта взяла его за руки.
– Все кончилось, Годфри. Страшное позади. А теперь, если хочешь, можно пойти потанцевать. Ну, хочешь?..
Он поднял на нее взгляд.
– Да, – сказал он. – Очень хочу. Я очень хочу потанцевать с тобой, Арлетта де ла Мер.
В клубе они оставались почти до трех утра. Арлетта не танцевала очень давно – со дня своего рождения, и сейчас она снова чувствовала себя юной и беззаботной. Иногда ей даже начинало казаться, будто этих мучительных и горьких шести месяцев действительно не было и что ее жизнь течет именно так, как ей хотелось – как она текла до того, как Годфри отправился на гастроли в Манчестер. И все же от сегодняшнего вечера Арлетта ждала куда большего, чем просто танцев и веселья. Глубоко внутри нее горело неутолимое, жгучее желание забыть прошлое, а если не получится забыть – закопать, спрятать его поглубже, затушевать какими-то новыми переживаниями. И она очень надеялась, что с Годфри она сможет перешагнуть то, что сделал с ней Гидеон. Сейчас Арлетта больше всего на свете хотела оказаться в одной постели с Годфри, и когда он предложил проводить ее домой к Миллерам, она ответила (очень твердо):
– Нет. Я хотела бы поехать к тебе.
Он с любопытством посмотрел на нее.
– Боюсь, что по условиям аренды мне нельзя приглашать к себе друзей женского пола, – сказал он, но в его голосе было что-то такое, что она поняла: Годфри готов рискнуть и навлечь на себя гнев квартирной хозяйки или хозяина.
– Я понимаю, – ответила Арлетта. – Но я не собираюсь у тебя оставаться. Я хотела просто зайти… ненадолго.
Он улыбнулся.
– Надеюсь, это «ненадолго» будет все же достаточно продолжительным.
– Давай не будем обсуждать это сейчас. Я… в общем, мне кажется, ни один из нас ничего не потеряет. Абсолютно ничего.
– Не могу не согласиться. Ну что, тогда – идем? – Он предложил ей согнутую в локте руку, и они вместе вышли из клуба. У дверей, как всегда, дежурило несколько экипажей. Они выбрали один и, сев внутрь, велели везти себя на дальнюю лондонскую окраину под названием Нью-Кросс.
Только когда в шесть утра в окно заглянули первые солнечные лучи, Арлетта разглядела, в какой убогой и сырой квартирке живет Годфри. Собственно говоря, это была даже не квартира, а комната, которая образовалась, когда другую, бо́льшую комнату разделили пополам тонкой фанерной перегородкой. В квартире едва помещались застеленная тонким комковатым матрасом колченогая кровать, треснувший умывальник, выглядевший так, словно готов был развалиться пополам при малейшем прикосновении, и одежная вешалка, которая стояла посреди комнаты – «подальше от стен, чтобы уберечь одежду от сырости», как объяснил Годфри. Небольшое окно, кое-как занавешенное рваным тюлем, выходило на склад строительных материалов; одно стекло в нем отсутствовало, и сквозь дыру внутрь врывался холодный утренний воздух.
От этой скудной обстановки веяло самой настоящей нищетой, и Арлетта почувствовала, как внутри нее просыпаются страх и неуверенность. Все тело у нее болело после ночи, проведенной на дешевой узкой кровати с разболтанными пружинами, к тому же, несмотря на близость горячего тела Годфри, она основательно замерзла под тонким одеялом, от которого противно пахло плесенью. Сама комната тоже насквозь протушилась запахами несвежей пищи, подгнивших овощей и вываренных костей. Пожалуй, единственным, что ей безоговорочно здесь нравилось, был сам Годфри, и она покрепче прижалась к нему, а он положил голову ей на плечо.
